Осколки Розенгейма. Интервью, воспоминания, письма Мария Шнейдер-Кулаева

Когда моего отца Иоганиеса Вернер, маму Маргариту Вернер, бабушку по отцу Маргариту Вернер и двух моих сестренок Эмму и Амалию насильственно выселили в Сибирь 9 сентября 1941 года, меня еще не было на свете. С ними была сестра моего отца Эмма и ее муж Бенедикт Сайферт.

Выдержка из алфавитной карточки, подтверждающая выселение из АССР Немцев Поволжья по Указу Президиума Верховного Совета СССС от 28 августа 1941 года:

1. Вернер Иоганиес Иосиф. 1907 г. Рожд. – немец, с. Реммлер Унтервальденского кантона, колхозник

2. Вернер Маргарита Ник. 1913 г. рож. жена

3. Вернер Эмма Иоганиес. 1938 г. рож. дочь

4. Вернер Амалия Иоганиес. 1940 г. рож. дочь

5. Вернер Маргарита Михаил. 1878 г. рож. мать

Эш. 750

Время отправки 09.09.1941 год – Новосибирск.

До выселения все они проживали в селе Реммлер, ныне Подлесное, Унтервальденского кантона Саратовской области. Местом их поселения стала далекая деревня Еланка Михайловского района Новосибирской области.

Нашим людям, в том числе и моим родным, по прибытию деваться было совершенно некуда. Они спешно начали сооружать шалаши, чтобы хоть как-то укрыться от холода. Местное население было настроено враждебно против несчастных прибывших.

Оно и понятно, ведь с одной стороны шла война не на жизнь, а на смерть, и ни с кем иным, как с немцами. Люди теряли своих близких, получали похоронки. Уже возвращались раненые и искалеченные в боях близкие и родные, которые сражались и умирали на фронтах за свою Родину.

С другой стороны, мы ведь тоже были немцами, но по воле судьбы мы являлись соотечественниками. Наши предки два с лишним века трудились вместе с остальным народом на благо России и в одночасье оказались злейшим врагом для русского населения. Почему? Виной тому была наша национальность.

В течение ноября и декабря от переохлаждения умерли две мои маленькие сестренки – четырехлетняя Эмма и двухлетняя Амалия. Страх и горе бедных родных описать невозможно. Родившегося в семье Эммы Сайферт сына Михаэля ожидала та же участь, что и моих сестренок. Тетя Эмма со своим мужем Бенедиктом ютилась точно в таком же шалаше, как и мои родные. Зимы в те военные годы были особенно лютыми. Как рассказывали впоследствии очевидцы, нашим маленьким немецким детям не оставалось никаких шансов на выживание.

12 января 1942 года родилась я, Вернер Эмма Иоганиесовна, названная в честь замерзшей сестренки, несчастное, изгнанное существо, которое должно было родиться в благополучной и обеспеченной крестьянской немецкой семье на Волге, но по злой воле родилась в Новосибирской области в шалаше. Однако по воле Бога я должна была остаться в живых, так как к моменту моего появления в тот жестокий мир мои родители раздобыли железную печурку, которая и называлась «железка». В нее закладывали дрова и бересту, и она мигом нагревалась. Таким образом моя маленькая жизнь была спасена.

Война с германским фашизмом была в самом разгаре. Через короткое время меня крестили. За священника была моя бабушка Маргарита. Крестили прямо в шалаше, так как церкви не только католической, но и православной не было вблизи Еланки. Совершенный обряд моего крещения был вынужденным (Nottaufe). Мои близкие боялись, что меня может постичь та же участь, что и моих сестер. Они сами, как могли, окрестили меня в католическую веру, поскольку сами были католиками.

Это был печальнейший Божий обряд, но я всегда верю, что именно он оказывал мне покровительство и поддержку. В самых сложных ситуациях благодаря ему я находила выход из тяжелого положения. Мать Мария стала моей заступницей перед Богом.

Через три месяца после моего рождения отца Иоганиеса, дядю Бенедикта и тетю Эмму забрали в трудармию. Все мужское население тогдашнего СССР, не имевшие бронь, было на фронте. Уже к концу осени 1941 года армия была почти полностью «очищена» от лиц немецкой национальности, за исключением немногих, сумевших это скрыть и продолжавших героически сражаться с германским фашизмом.

Снятые с фронта военные и мобилизованные по всей стране сограждане немецкой национальности сразу направлялись в трудармию, а это шахты, лесоповал, рудники, нефтеразработки, строительство и т. д. Наших людей заставляли жить под гнетом зла и насилия везде, где бы им не приходилось находиться, будь то в деревнях, заводах, лагерях. Нам, детям, было не легче. Где бы мы ни попадались местному населению на глаза, нас автоматически награждали нелицеприятными эпитетами, о которых нетрудно догадаться.

Мой отец Иоганиес Вернер попал в Кемеровскую область на шахтерскую кухню, где работа не прекращалась круглые сутки, чтобы после тяжелой смены был готов завтрак, обед и ужин. Муж тети Эммы, Бенедикт Сайферт, попал по распределению на лесоповал, так как он имел более крепкое телосложение. Тетя Эмма попала в Сызрань на укладку нефтяных труб при нефтеразработке.

Моя бабушка Маргарита Михайловна, моя мама Маргарита и я, трехмесячное создание, остались в Еланке в нашем шалаше. С приходом весны маму Маргариту Николаевну деревенская власть определила работать на колхозную ферму. В основном там содержали коров, свиней и быков. Ей приходилось выполнять различные работы. При подготовке к зиме пришлось утеплять скотные дворы. Для этого использовали солому, навоз и глину, которую месили ногами.

Таким образом она работала до тех пор, пока не простыла и не слегла, застудив себе почки. Медицинской помощи ей никто не оказывал. Мама стала отекать и ее болезнь дошла до такой стадии, что она не влезала в свою одежду. Она нужна была России как рабочая лошадь, а когда заболела, то про нее никто и не вспомнил. 28 марта 1943 года в возрасте 29 лет моя мама Маргарита Николаевна Вернер, урожденная Дорнхоф, умерла от нефрита почек. Гроб ей делать было некому и ее хоронили завернутую в одеяло. Сердобольные женщины из русских, работавших вместе на ферме, разрыли могилу, где были похоронены две ее дочери, и положили туда маму.

В год и два месяца осталась я без мамы. Отец в то трагическое время был в трудармии. Единственным родным человеком была моя бабушка, которой в ту пору исполнилось уже шестьдесят пять лет. По причине ее возраста и маленького телосложения на колхозные работы ее не посылали, и она взяла всю ответственность за меня на свои хрупкие плечи.

Мы по-прежнему жили с ней все в том же шалаше. У нас не было никаких средств к существованию. Бабушке приходилось садить меня в мешочек за спиной и ходить от двора ко двору из одной деревни в другую пешком и просить милостыню.

В трех километрах от Еланки находилось село Балман, где также жили семьи высланных немцев с Волги, в том числе и из села Реммлер. Это были Горнуг Людвина с сыновьями Михаэлем, Александром и падчерицей Франциской, Моор Розалия с сыном Корнелием и дочерью Катериной, Шмельцер Амалия с сыном Ахимом и дочерью Марией. К ним-то и ходила за помощью моя бабушка со мной в мешочке за плечами. Люди и сами жили в бедности, не имея лишнего куска, однако делились, чем могли.

Постепенно люди приобретали более-менее сносное жилье, огороды и хозяйство. Ведь мудрая пословица так и гласит: «На одном месте и голый пенек обрастает». Как бы там ни было, люди от доброй души и божеской милости оставляли нас часто на ночлег, а в дорогу давали немного еды.

Доходили мы иногда и до деревни Сергиевка, расположенной за двадцать с лишним километров от Еланки. Там тоже проживали наши земляки с Поволжья. К примеру семья Шнейдер – мать Эмма, сыновья Генрих и Густав, дочери Ирма и Гильда. В этой семье мы были частыми гостями, оставаясь на ночь. Еще в этой семье проживала моя будущая не родная мать со своим сыном Фридрихом, которая несколько лет спустя станет женой моего вернувшегося с трудармии отца. Это Эмилия Генриховна Шнейдер, урожденная Меель. Мужья Эммы и Эмилии были родные братья и находились, начиная с 1942 года, в трудармии.

Мой отец долгое время не знал о смерти моей мамы. Мама умела писать и владела русским языком. Когда переписка прекратилась, отец написал письмо бабушке. Она была малограмотная и попросила кого-то из земляков сообщить сыну о смерти его жены Маргариты. Из письма он понял, что умерли все, и он прекратил переписку.

Бабушка, ожидая от сына известия, совсем стала терять веру и надежду на выживание вместе со мной, беспомощным ребенком на руках. В то лихое для нас время сельская управа в Еланке несколько раз вызывала мою бабушку и предлагала отдать меня в детский дом, находившийся в селе Балман. Она наотрез отказывалась от этого предложения, объясняя, что пусть ребенок лучше умрет на ее руках и вместе с ней. Тогда ее сын Иоганиес будет знать, что искать больше некого. Она снова попросила написать письмо сыну с объяснением, что мы с бабушкой живы и находимся в очень бедственном положении, и что его жена Маргарита умерла.