Осколки реальности Катя Молодых

Жизнь идет своим чередом. Кисея восходов сменяется кровью закатов, из ледяных снегов рвутся к солнцу подснежники, которые скоро закутают деревья в зеленое марево клейких молодых листочков. Потом веселая летняя зелень позолотится мудростью осени, чтобы на закате года накинуть на себя морозную шубу. Так и жизнь моя, равно как и всех других людей, восходит из робких проростков детства к беззаботной салатовой юности, осознанной взрослости и, наконец, к седой старости.

Сейчас я пребываю как раз на переходе между дорогой молодости к дороге зрелости, и это удивительное время, полное еще не угнетенных опытом впечатлений и первых самостоятельных поездок на неустойчивом одноколесным велосипеде умудренности. Об этих впечатлениях, прошитых золотыми нитями опыта, хочется рассказывать и рассказывать. И если читатель не мастер излагать слова воробьями устной речи, то отпускать их на волю пескарями слов гораздо сподручнее, и это плаванье принесет свои результаты.

Писать я начала еще в подростковом возрасте, с головой окунаясь в фэнтезийное графоманство. Потом эльфы и драконы доросли до школьных сочинений по русской литературе. Их учительница зачитывала перед всем классом как пример для подражания, в то время как я заливалась одновременно краской смущения и удовлетворенного самолюбия. Потом был сдан ЕГЭ с высоким баллом, после которого меня ждал художественный институт. В процессе обучения там слова плавали только в морях конспектов лекций. Рыбы пока лежали икрой на дне подсознания.

Когда свободного времени стало больше, я снова принялась писать. Вначале это были сплошь коротенькие тексты на абзац-полтора. Со временем я перешла на тексты чуть подлиннее, но все равно миниатюры. С ними я предлагаю читателю ознакомиться в этой книге, а также с иллюстрациями к циклу миниатюр «Морские сны». По семейному преданию, карандаш я взяла в руки раньше ложки, что и определило мою дальнейшую профессиональную судьбу. С пяти лет я занималась рисованием с женщиной, в свое время закончившей МГХПА им. Строганова. У нее я занималась вплоть до одиннадцатого класса. Следом пошли курсы по подготовке к поступлению, и в результате я поступила туда же, где училась моя любимая преподаватель. Учиться было сложно, в жертву успеху пришлось принести бо́льшую часть сна, но оно того стоило. И теперь я рисую такие же, как мои тексты, небольшие картины.

Мне хотелось бы в будущем написать красками по холсту и символами на клавиатуре большие картины и большие косяки рыб. И это непременно сбудется. Надеюсь, дорогой читатель не растеряет к тому времени интерес к моему творчеству, и я буду обладать честью показать ему и книгу, и выставки.

С любовью, Катя Молодых

Когда-то давно она разбилась на тысячу тысяч осколков цветного стекла, хрустальными слезами их пыли оплакивая никогда не случившуюся целостность. Много раз пыталась собрать эту сверкающую груду во что-то единое, неважно во что – витраж или бра – лишь бы не чувствовать разобщенности с частями собственного «я». Но раз за разом, год за годом ничего не получалось, и горстка осколков так и оставалась горсткой осколков. Из них творили удивительные вещи посторонние мастера-витражники, иногда не гнушаясь расплавить стекло и выдуть из него фигурку, только им и угодную. Она не имела мнения на этот счет и свободно позволяла лепить из себя все что заблагорассудится, отдаваясь целиком в руки мнимо близких людей. И рассыпаясь снова на сапфировые дюны стекляшек за неимением собственного клея, на котором они держались бы.

В этот день она шла по набережной, над которой нависла серая подушка кучевых облаков. Они лениво поплевывали на прохожих моросящим дождем. Настолько слабеньким, что он был неспособен смыть капли пота, куда более массивные, чем сами капли дождя. Воздух и сам, казалось, потел туманной сырой взвесью. И капли эти, выступающие на атмосферной шкуре, были пресными из-за усталости от неописуемо мучительной жары последних дней. Как при слишком активных тренировках в тренажерном зале пот теряет свою морскую соленость.

Она тоже успела растерять всю горечь утренней прогулки под остывающим августовским солнцем. Тогда уши были прижаты к голове большими наушниками цвета младенческой пяточки. Из них в душу лились потоки скандинавских традиционных звучаний, с дрожью в голосе варгана считая ее сердцебиение. Оно часто обгоняло темп музыки и догоняло темп быстрых, бегущих шагов. Направив ее в маленький парк недалеко от дома, ноги понесли ее в сторону опушенного чертополоха, чтобы сделать на фоне него тоскливые селфи. Еще долго она не решится публиковать их в социальных сетях, и без них изобилующих ее автопортретами. Надо бы написать свой собственный портрет, но так сложно преодолеть баррикады собственной прокрастинации со знаменами лени на флагштоках оправданий.

Так больше нельзя. Она шла, ежась от холода раннего утра, и точно знала, что может гораздо больше, чем делает. Это было не бесстыдное желание собственного совершенства, это была спокойная уверенность, что пора набирать обороты жизни. Ей же гораздо лучше живется, когда вообще нет свободного времени. Обычно она посвящает его жалости к себе. Но это уже отжившая часть, песок, а не хрусталь, которому больше нет места в ее жизни. Теперь пришло время стать ураганным ветром и вычистить свои осколки от непрошенных и ненужных крупиц.

Ведь чтобы собрать витражную скульптуру собственного эго, нужно избавиться от всего мусора, который уродливыми пупырышками покроет совершенное изделие. Она уже начала его склеивать из имеющихся кусочков стекла. Вот этот бирюзовый, как поверхность моря над белым песком дна, – цвет зеркал ее души, ее голубых глаз. Душа нередко меняет цвет от серого до голубого в зависимости от погоды внешних условий среды. А вот эти мелкие красные кусочки станут сердцем скульптуры, полном страсти и нежности. Мелкие осколки кораллового цвета станут кровеносной системой ее существа. Фиолетовыми будут виться перья начинающего свое формирование феникса, изумрудно-зелеными каплями будет ее доброта, а светло-желтыми – способность любить. Прекрасная скульптура получается. Полная застывшего порыва, верности себе и преданности окружающим, горящая бликами своего дела и отбрасывающая солнечные зайчики веселья на все окружающие острые углы. Осталось только смахнуть ненужный песок лени и промыть осколки в хрустальной воде слез. Которых не видно за крупными каплями пота и легкой влагой моросящего дождя, за тоскливым бряцаньем варгана и сильными партиями скрипки.

Ты умрешь, и я умру.

Хочешь, жди, а хочешь – нет.

По стойке «смирно» ляжешь во гробу,

Червякам привет.

Корнями деревце обнимет

Падаль сердца в сетке ребер

Веткой хрупкой нагло снимет

Со свода неба пару ведер

Звезд.

Чтоб на богатство их сияний

Купить полста простых свиданий,

С концом известным и приятным,

В тугом объятьи юных

Пезд.

Резинка пару раз порвется,

Два раза подарив отцовство,

Жена три раза разведется,

Чтобы, скрывая лет уродство,

Жалеть о старости без мужа,

И доживать года тихонько,

Пока не поцелует Стужа

В последний раз. Легонько.

Чтоб Садовод на облаках

В компосте жил твоих гниющем

Погадал на семенах,

Взрастил из них и сад цветущий.

Обрывки красивых предложений треплются на бельевой веревке бодрствования под порывами ветра тревоги. Ни одному из них не суждено превратиться в законченное предложение, а им, в свою очередь, – в полноценный связный текст. Не потому, что отсутствует выкройка какой-либо идеи, которую ему должно выразить. Просто нитки логики и последовательности обрываются под шквальными порывами беспокойства. Неподходящие метеоусловия души для чего-то хотя бы некачественного, но законченного, чем можно было бы прикрыть сердечную наготу.

Сухие лаконичные мысли скатываются в невесомые шарики перекати-поле, романтичные по своей форме и совершенно бесполезные по сути. Совсем скоро они взмоют ввысь на гребнях восходящих воздушных потоков надежд, которые перенесут их в совершенно новые земли пробуждения после нервного потрясения, чтобы бросить вниз с высоты нескольких тысяч метров какого-нибудь нафантазированного развития ситуации. Придуманный исход кризиса, в этот раз семейного, может быть каким угодно, но проживать альтернативные, выдуманные лихорадочным, не способным уснуть сознанием истории, счастливые или трагичные, все же приятней, чем разбиваться о твердь неопределенности на множество не связанных друг с другом прутиков.

Столкновение души, падающей с высоких хребтов безумных фантазий о чем-то конкретном и понятном, с поверхностью этой неопределенности превращает эту душу в лучшем случае в лепешку, которая может стать отличным коржом для торта нового начала. В худшем же человеческое «я» превратится в кровавое месиво, непригодное даже для приготовления плохонького фарша из-за высокого содержания в нем отходов жизнедеятельности этой души. А они присутствуют в каждом, даже самом чистом и прекрасном сердце. А в иных случаях счетчик Гейгера рядом с ними голосит сиреной, предупреждая о смертельной опасности. Котлета из токсичного человека с таким радиационным фоном непригодна для пищи. Поэтому разбившиеся о твердь неизвестности души не станут пищей для будущих поколений.