– М, Аран, – услышал он позади себя и повернулся, чтобы увидеть отца. Филип Рудберг был чистой еврейской внешности, с черными, но с проседью на висках кудрявыми волосами и большим носом.

– Здравствуй, пап.

– Вы опоздали. Мать обед приготовила еще полчаса назад.

– Да, прости. Моя вина.

– А где Овид?

– С мамой.

Он тут же направился на кухню, оставляя Арана с удручающей мыслью о том, как быстро и без тени удивления отец принял факт вины младшего сына, словно ожидал именно такого объяснения.

Спустя пару минут Аран последовал за всеми на кухню, где уже все сидели за столом, пока мама стояла у плиты и раскладывала обед по тарелкам. Руви что-то оживленно рассказывала Овиду, и Аран тут же подметил ее привычку часто повторять: «Нет, ну ты представляешь!». Он сел с края, положив оба локтя на стол, и стал наблюдать за мамой. В семье Рудберг только у них с мамой волосы были каштановые и прямые, в отличие от отца, Овида и Руви, обладающими типично еврейской внешностью кудрявых брюнетов. Мать была полячкой и передала свои европейские черты младшему сыну. Однако, выделяясь из всех трех детей, Аран чувствовал себя не особенным, а скорее просто другим, пусть и не чужим. Бывало, при встрече с давними друзьями или знакомыми родителей, взрослые сразу подходили к Овиду и без сомнений в голосе восклицали:

– Ты, должно быть, сын Филипа. Вылитый отец!

И это неизменно вызывало тень горделивой улыбки на лице Филипа Рудберга. А затем переводили вежливый и вопросительный взгляд на Арана, пытаясь разглядеть в нем если не ответы, то хотя бы подсказки к ответу на вопрос, почему он тоже с семейством Рудберг.

Хотя причина отчужденности была не только в отсутствии еврейского сходства, потому как семья Рудберг вообще не была особо еврейской или тем более особо верующей. Несмотря на то, что – по настоянию дедушки по отцовской линии – киддушин, церемония бракосочетания родителей Арана, была проведена по всем еврейским обрядам, и дедушка Йосий очень любил рассказывать внукам веселую историю, как пугалась новоиспеченная жена, когда ее поднимали на стуле в воздух над радостными празднующими, но приверженность к еврейским обычаям на том и заканчивалась, ограничиваясь еще разве что поучительными цитатами из Торы или традиционными еврейскими блюдами на праздники, вроде форшмака, который мама готовила в качестве запеканки из рубленого мяса сельди, или запеченного мяса хамин, из ингредиентов которого она предусмотрительно исключала, конечно, свинину, или фаршированной рыбы гефилте, которую в семье Рудберг использовали только в качестве закуски и никогда не главного блюда. В девятилетнем возрасте Аран на протяжении многих месяцев слышал горячие споры его дедушки Йосии с отцом о церемонии бар-мицвы для Овида, когда он в свои тринадцать лет достиг еврейского совершеннолетия. Отец не считал нужным проводить обряд посвящения, на что дедушка пылко возмущался, и споры продолжались и продолжались, и все уже даже как-то привыкли к постоянным разговорам на повышенных тонах. Тогда и проявился мироискательный характер Овида, когда он решил сам покончить с руганью в доме. Аран стал видеть брата, по ночам старательно переписывающего странные слова на кусочки кожи и по истечении нескольких дней трудоемкой работы вложившего эти обрывки кожи в небольшие коробочки из-под спичек. Когда дедушка Йосий появился в очередной раз с намерением повлиять на своего сына, Овид вышел к ним и заявил, что сам проведет обряд бар-мицвы, если они навсегда перестанут ругаться. Его взрослое, мужское, отношение к семье вызвало слезы радости на глазах дедушки и настоящую гордость в глазах отца. Дедушка Йосий сам прочел благословение и помог Овиду прикрепить эти коробочки с письменами – тфилин, – повязав их ему на левую руку и на голову. Обычные шнурки от кроссовок заменили ремни рецуот, а спичечные коробки – байт, куда Овид тщательно и очень аккуратно свернул кожаные ленты с письменами.