– Привет, – сказал Крис. – Телефон доверия, Криспер Хайне.

Трубка засмеялась.

– У вас такое смешное имя… Вас так мама назвала?

– Пожалуй, – согласился Крис, привычно расстилая на коленях лист бумаги.

– А вы мальчик или девочка? У нас одну девочку звали Кристина. А потом пришла еще другая Кристина, и их стало две.

– Я… – Крис задумался. – Мальчик.

Конечно, мальчик.

– А вы дрались в детстве?

Негритенок притащил медную масляную лампу, поставил ее у ног Криса и побрел досыпать.

– Не экономь! – шепотом прикрикнул на него Крис. – Свет зажги!

Негритенок нехотя вернулся, позвякивая пробкой от графина. На его шнурочке прибавилось несколько пуговиц и деревянная пустая катушка.

Свечи вспыхнули все разом, покатились по углам радужные шары света. Зеркало поморщилось и мигнуло.

– Я дрался в детстве, – тихо засмеялся Крис.

– Зачем? – голосок зазвучал строго, потешным подражанием кому-то взрослому.

– Хотел быть важнее всех, наверное, – пожал плечами Крис, чуть не выронив трубку.

– Вас обижали? – сочувственно спросил голосок.

Крис устроился поудобнее, отложил маркер в сторону. Освободившейся рукой покатал по столику стеклянные бусы, рассыпающие золотистые и голубые искорки.

– Я был очень плохим ребенком, – объяснил он. – Постоянно пытался заставить других играть по моим правилам.

– У вас не было своих игрушек? Мама не покупала?

– Такие не купишь… – задумчиво сказал Крис.

– Игрушками надо делиться, – наставительно произнес голосок. – Мне так мама говорила…

И дрогнул голосок, завсхлипывал, заплакал.

– Мама…

– Тсс… – Крис даже палец приложил к губам. – Я твоя служба доверия, Криспер Хайне. Рассказывай. Сколько тебе лет?

– Шесть…

В деревнях с мужиками туго. Разбирать нужно прямо со школьного выпускного. Повеселились, каблучками отстучали свои бойкие семнадцать – и в ночь, в ночь, звездную, деревенскую, под огромное небо, по стогам, по кустам! Шепчи на ушко торопливое «люблю». Распускай косы, белыми ногами обхватывай еще мальчишескую спину! А то как упустишь – сколько потом ждать-то будешь? Мамка ворчит, отец смотрит косо: засиделась девка. Гулянки отбегала, а замуж когда?

Чего ждать? А чего ждать, когда нос у тебя пуговкой, волосенки рыженькие, тоненькие, рот жабий, неулыбчивый, а глазки с дождевую капельку?

Чего ждать, когда под сшитым мамкой платьем с косыми полосатыми бантиками плоская грудь да цыплячьи ребра?

Домой Татьяна вернулась сразу после танцев, рухнула на свою перину под картонными образками и зарыдала-забилась.

Так и пошло у нее. Днем ведра, огород, куры, козы, кролики, ночью – слезы. Подурнела еще больше. Выгорела под солнцем. Волосы – мочало, кожа пятнами. Носишко красный. Раз год, два год, пяток лет. Татьяна стоит у прилавка. За ней пышный теплый хлеб на деревянных полках, красные пачки «Примы» да беленькая.

Напарница в синем кружевном фартуке всегда на виду – разложит грудь на прилавке, глаза подведет, на голове Париж кудряшками – и хохочет, позвякивая золотыми серьгами. Муж есть, да только мало ей.

Татьяна тускло улыбается и неловкими руками отсыпает сероватый рис и громкую гречку в подставленные пакеты. У нее ни мужа, ни надежды. Ползет вечером по улочкам, качая переполненными сумками. Папке пряники – он любит, мамке – коржики и ряженку…

Утром завяжет хвостик беспощадной аптечной резинкой, на огород сбегает за огурчиками, в курятник за яйцами. Жует завтрак, глядя в окошко. И в магазин.

А годы… И раз, и два, и пяток…

Напарница развелась и заново замуж выскочила дважды. У Аньки Хвостихи третий родился – опять мальчик! У Ольги Докторши муж ушел к городской Эльке, одурманенный дорогими духами. Ольга Докторша пригнала мужика обратно, хворостиной через всю деревню. Живут душа в душу.