Длинные артистичные пальцы помедлили, выбирая, и прихватили Кайдо за спину, сразу же ставшую ватной, неживой. Ватное ощущение покатило по ногам и рукам, а рот стянуло было суровой ниткой – девять мечей, подумал Кайдо, засыпая. Девять мечей…

– Это всего лишь ты…

Коридора не было. И потока не было. Маленькая комнатка, сложенная из бревнышек неправильным пятиугольником, освещена оказалась тускло, всего лишь парой свечей. С дубового стола свисали хвостики сургучных печатей. Там стояла кружка с чем-то дымным и лежали горстки разноцветных пуговиц, разложенных очень аккуратно и обдуманно.

Чугунный заслон накрепко закрывал жерло старинной печи, а под ней валялись безглазые, еще с крепко зашитыми ртами тряпичные куклы.

– Попей, – сказал Кельше, кивая на кружку, и Кайдо быстро стащил ее со стола и жадно выглотал горький прозрачный настой.

– Ты глаза-то свои где потерял? – спросил он, переводя дыхание. – Чуть матрешку из меня не слепил…

– Глаза… – Кельше завел к потолку собственные, матовые, с лунным блеском.

Ему-то здесь прятаться ни к чему, мельком подумал Кайдо, разминая задеревеневшую спину. Запределье охраняет.

– Вот они, – сказал Кельше и выудил из глубокого кармана кожаного забрызганного кровью фартука две светло-голубые пуговицы. – Ума не приложу, куда он мог деться… – И Кельше осмотрелся так, словно объект поисков должен был находиться прямо за его спиной.

– Ты это о ком? – насторожился Кайдо, узнав теплый доверчивый блеск пуговиц в широкой ладони проводника. – Что? Доставка отменилась? Клиент не добрался до места назначения? Так прочисти эту свою трубу, у тебя там сам черт ногу сломит…

– Кайдо, – сказал Кельше, вдруг растеряв всю свою медлительность и придурковатость. – У меня есть его глаза и рука, но нет всего остального. Это значит, что Запределье для него не тайна. Это значит, что ты позволил ему уйти. А мальчик то… ни жив ни мертв. И глазками своими на нашу сторонку смотрит.

– Я потому и пришел, – хмуро сказал Кайдо и поднялся, отряхиваясь от ниток и лоскутков. – Дай еще попить… в голове до сих пор опилки…

Кельше кивнул на кружку, подхватил с пола тощую куклу и уселся с ней за стол, по-паучьи согнув длинные тонкие ноги и руки. На полотняном круглом личике куклы мягкой кисточкой вывел поверх шва вязкий мокрый рот. Полюбовался.

Кайдо посмотрел на его творение, вспомнил безглазые головы в ледяном потоке и задумался на несколько секунд.

– Я свои обязанности знаю, – начал он. Вынул из кармана блокнотик с Микки-Маусом, потыкал в запись изуродованным пальцем. – Связался с Запредельем при жизни – все. Никто в дверях стоять не позволит. Или туда, или сюда. Все по инструкции.

Кельше одобрительно покивал лохматой головой.

– По инструкции, – воодушевился Кайдо и затолкал блокнот обратно. – Я его нашел и…

– И что? – Кельше перекусил длинную нитку, вытянувшуюся из выпуклого кукольного глаза.

– Меня остановили, – нехотя признался Кайдо. – Меня! Слышишь, проводник? Это как… как если бы я сейчас твоей кукле мордаху с рекламной обложки дорисовал.

– Искал? – спросил Кельше, инстинктивно прикрывая свое творение ладонью.

– Не то слово. – Кайдо поморщился. За печным заслоном что-то хлюпало и скреблось. – СколНет, северный ветер… Ты слушаешь, вообще?

– Слушаю, – отозвался Кельше, заплетая кукле соломенные грязноватые косички. – У нас у всех след холодный. Глупой железякой ты был, глупой железякой и остался…

– Где искать-то, умный? – мрачно спросил Кайдо. Ввязываться в скандалы с проводником ему не хотелось.

– А я не знаю, – медленно ответил Кельше и повернулся к Кайдо, глядя на него круглыми немигающими глазами-пуговицами. – Ищи того, у кого руки под вашу братию подточены.