– А родители у тебя тоже верят в бога?

– Да, мама верующая, а папа так, не очень…

– Понятно – задумчиво проговорила она.

Через пару дней моих родителей вызвали в школу. Я так и не узнал, о чём с ними говорили, но подозревал, что их тоже расспрашивали о Боге и ещё немножко обо мне. Вскоре после этого всё снова улеглось и постепенно вернулось в старое русло. Тема веры в школе больше не поднималась, но тот короткий эпизод надолго осел в моей памяти.

Казалось, в тот день я, сам того не подозревая, пересёк какую-то невидимую черту и ступил на запретную территорию. Это сбивало меня с толку. Раньше со мной ничего подобного не случалось, и я не понимал, что сделал не так. Я лишь смутно осознавал, что всё это было как-то связано с Богом и тем, как все на меня смотрели, когда я говорил о нём. На меня пялились как на сумасшедшего, свалившегося с луны, как на диковинную обезьянку в клетке зоопарка.

Это было удивительно. Мне никогда не приходило в голову, что люди могут так себя повести, если рассказать им, во что я верю. Но это было именно так. В моей школе, да и во всей стране, не было места для Бога. Он был там просто не нужен, и каждый, кто говорил обратное, мгновенно превращался в посмешище.

Некоторое время спустя мать впервые стала брать меня с собой в церковь. Это случалось нечасто, как правило в один из выходных. Вставать приходилось рано, я с трудом открывал глаза, спускал ноги с кровати и устало плёлся в ванную умываться. По утрам мне обычно хотелось есть, но завтракать перед службой запрещалось, нужно было поститься и есть я мог только по возвращении.

Мы ехали в центр, встречались там с Надей, моей крёстной, и шли в православный храм. В храме было очень тихо и спокойно. Атмосфера там была очень непривычная – она в корне отличалась от всего того, что я знал и видел снаружи. В храме горели свечи, пахло благовониями и царил дух отрешённости. Вокруг меня всё шло по заранее известной колее: каждый из прихожан знал своё место и что нужно делать.

Первое, что мне бросилось в глаза – это то, что на протяжении всей службы нужно было стоять. Служба длилась около трёх часов, и за это время я безумно уставал. У меня быстро начинали болеть спина и ноги. Вдобавок к этому мне становилось невыразимо скучно. Я не привык стоять так долго без дела и никак не мог найти себе места.

От нечего делать я смотрел по сторонам. У всех женщин, как и у моей матери на голове, была косынка, в то время, как мужчины стояли с непокрытой головой. В храме было много старух и мало детей. Люди вели себя тихо и переговаривались друг с другом только шёпотом.

Священники сильно отличались от всех остальных. Они все без исключения носили бороду и, казалось, что чем старше они были, тем длиннее была их борода. Они говорили с расстановкой, придавая словам вес и вели себя очень чинно. Все священники держались так, знали что-то, чего не знали мы. Будто они лично были знакомы с Богом и общались с ним каждый день. Священники строго смотрели на взрослых и детей и выглядели очень сурово. Они были одеты в длинные сутаны и носили на голове высокие чёрные шапки необычной формы. На груди у каждого висел огромный серебряный крест и обращаться к ним нужно было не иначе, как „батюшка“ или „отец такой-то“, прибавляя затем его имя.

Всё это было для меня непонятно. Для меня было загадкой, почему священники так себя вели и почему их нужно было называть „отец“. А также для чего в церкви было столько золота и серебра, когда Иисус проповедовал бедность и зачем нужно было голодать. Я не понимал, почему службы читались на старославянском, которого никто из нас не знал и почему мне не давали сесть на стул, когда у меня подкашивались ноги.