Пациенту палаты номер шесть изолятор, клочок пространства три на три, заменяет и дом, и мастерскую. С согласия главврача больной дважды в неделю пишет портреты простым карандашом. Озлобленный лишней работой санитар служит гарантом: безумец не пробьёт себе сонную артерию, покончив со зверской пыткой, которую фашисты в белых халатах нарекли терапией.

В руках художника бесцветные проекции лица оживают. Девушка с холста улыбается, грустит, мечтает. Временами заходится громким смехом, а в следующую секунду изображает задумчивость. Красивая, не то, что я.

Больной хранит произведения в камере, пестуя стопочку холстов, как дитя. Убираясь в палате, я любила взять портрет из стопки наугад, насладиться, помечтать, как смотрелась бы я.

Однажды, отчаявшись, я решилась украсть один на память. Я пронесу его сквозь ворота и время. Сложив лист вчетверо, на обратной стороне я заметила выведенные каллиграфическим почерком строчки.

И тот, кто грешен безвозвратно,

И тот, кто виноват сто раз

Один короткий мост «обратно»

Пока горит, найдет и шанс.

Он видел злобу и смятенье,

Когда хотелось жить ей снова,

Навстречу мнимому спасенью

Бежала вниз как от чумой больного.

Но иногда сомненья гложут

Не разобрать где правда, ложь

Кто смог остыть, тот загореться снова сможет.

Но потерявшего надежду, уже ты не вернёшь.

Пусть не молитва, но ответ поросшей золотой ржавчиной церкви. От подступивших слез пошатнулась, ногой задела стопку. Листы рассыпались. Бесполезная! Я заревела, пытаясь сложить их в том же порядке.

Внимание привлекла зеленая тетрадь. Выудила, повертела в руках. Непропорциональные буквы плывут по волнам корявых строчек. Странички детского дневника пожелтели от времени. Пометки свежие, трясущаяся кисть зашифровала сочинение под кардиограмму. С остервенением перерыла заново. Нашлась вторая тетрадь толще, затем третья. Истерика испарилась, осталось любопытство.

За дверью послышалась тяжелая поступь конвоя. Секунды времени отделяли от наказания, и я потратила их на то, чтобы спрятать хроники жизни.

Пациент знал, что я видела дневники. Прочитал в глазах. Как ребёнок, протянул любимую игрушку, доверил свою тайну. Игла вошла в вену, безумный взгляд прояснился. Бескровные губы шептали: «забери их, сохрани». Умолял, а я осталась глуха.

– Что он там бормочет? – вмешался санитар, нарушив незримую связь.

– Молитву.

– Пусть молится, мразь. Иисус ему больше не помощник. Хах.

Глеб нашёл дневники спустя минуту, как я ушла. Похвалялся, читал вслух под дикий ржач тупорылых дружков.

Я настигла урода в котельной. Санитар рвал тетради, бросая листы в огонь колонки. Ждать помощи неоткуда. Я обезумела. Замахивалась багром, царапалась, кусалась. Глеб шипел проклятиями, клялся, что я пожалею, но отступил. Скрылся зализать раны.

Тушила слезами, кочергой сгребала полуобгоревшие страницы. Спрятала под блузку, вынесла за забор. Каждый листочек – маленькая жизнь. Её нельзя просто сжечь, тупая ты тварь!

Вечерами, укрывшись пледом, я листала хроники в свете настольной лампы, словно кадры диафильма. Изучала больного изнутри. Мучали сотни вопросов, но главные лишили сна. Кто ОНА, колдунья, пленившая его разум? Почему так жестока, что бросила любимого подыхать в темнице? Больше половины воспоминаний теперь пепел, хронология нарушена, но история, выпестованная больным мальчиком, переживёт нас. Новелла вместила любовную сагу, триллер, драму и детектив.

Пазл не складывался. Детали мелкие, множество клонов. Картину рушат недостающие элементы. Мне выпал шанс заполнить пробелы шпатлевкой и свободными мазками дорисовать недостающие детали. Вслед за человеком пережить календарь заново, осмыслить и найти, где ошибся. Квест по мотивам чужой судьбы.