Меньшиков смутился. Император по-отечески похлопал министра по плечу и, не сказав ни слова, продолжил свой путь, перекидываясь с английским послом ничего не значащими фразами. Поднявшись по лестнице, император повернулся к свите.

– Господа, оставьте нас. Развлекайтесь, господа, развлекайтесь, – произнёс он, увлекая за собой посла в направлении кабинета хозяйки дворца.

На этаже повсюду горели настенные светильники с густо натыканными в них свечами.

– Не любит княгиня новшеств, чай, карселевые лампы-то поболе к месту здесь были бы, – недовольно пробурчал государь.

– Так в зале же они имеются, ваше величество! – заступился за хозяйку дворца Сеймур.

Император что-то пробурчал в ответ, но дальше не стал обсуждать привязанность своей родственницы к свечам и вскоре остановился у кабинета, возле которого стоял слуга, молодой, высокий, широкоплечий парень, которых обычно характеризуют «кровь с молоком».

Парень был в ливрее[30] красного цвета с выпушками и басонами[31] золотистого цвета. Особо выделялись на ливрее шерстяные аксельбанты цветом в тон басонов и галуны с фамильным гербом хозяев. Император заулыбался и с удовольствием оглядел слугу.

– Вот все бы в моей армии были такими молодцами… Что скажете, милорд?

Посол пожал плечами и промолчал. Государь усмехнулся:

– Ну-ну!

Слуга с почтением открыл перед императором дверь.

…А бал продолжался. С уходом из Белого зала государя гости оживились. Дамы, те, что в почтенном возрасте, тут же задребезжали своими скрипучими голосами, обсуждая новости, больше похожие на сплетни. Те, что помоложе и кому посчастливилось недавно побывать за границей, судачили об изящной словесности и последних новинках в мире музыки.

Вот затих оркестр. В зале повисла относительная тишина, которую нарушали шелестящий шум шуршащего шёлка и бархата, зудящий шёпот столичных старух, осуждающих с подругами весьма далёкой молодости московскую и пришлую публику. Изредка раздавалось бряцанье шпор.

Антон вспомнил недавний разговор вельмож у колонны.

«Просвещение… Это оно теперь кружит над вельможной элитой, – подумал он и машинально поглядел по сторонам. – Что, не за что зацепиться? Двигай наверх, в оркестровую ложу, там истинное просвещение, там есть чем поживиться», – мысленно проговорил он и рассмеялся. Затем, пожав плечами, прошептал:

– Кому говорю…

В самом углу зала Антон увидел свободный диванчик, куда и направился не спеша. По пути он встретил живописную группу женщин, сверкающих дорогими украшениями, выписанными из Парижа нарядами и изумительными причёсками. Одна из дам, помахивая веером, с ленивым жеманным придыханием и довольно громко делилась с соседками своими впечатлениями о модной в Европе опере немца Джакомо Мейербера «Роберт-дьявол». При этом она не забывала оценивающе разглядывать проходящих мимо мужчин. Приметив красавца-офицера в белоснежном мундире, дама, не скрывая томного взгляда, уставилась на него.

Антон остановился, приподнял бокал, пригубил его, вежливо поклонился в сторону любительницы нудной и скучной оперы и продолжил путь. Расположившись на диване, наконец-то с удовольствием допил шампанское. Недалеко от себя на стульях, обитых бархатом красного цвета, он заметил, если так можно сказать, своего недавнего собеседника – высокого старика во фраке не по фигуре. Неугомонный Пётр Иванович опять спорил, но на этот раз с весьма пожилым иностранцем – французским послом Бартелеми Кастельбажаком, который после непонятной ссоры с английским послом, видимо, хотел кому-то излить свою душу: на небольшом столе перед стариками стояли уже пустые бокалы. Они разговаривали на русском языке.