Верон же пусть и оставался самым разумным из этой связки детей, тем не менее был невероятно привязан к Шэйли. А она была привязана к нему.

Ему она радостно несла палки, камни, грязь, листики, мёртвых птиц, лягушек, гусениц и прочие свои детские сокровища. И он всегда с радостью принимал эти дары, а ещё с радостью принимал её объятия и поцелуи, несмотря на то, что Шэйли почти всегда была липкая и чумазая, но счастливая.

Его так грели её открытая улыбка и визгливый смех. А песни… эти её чудовищные песни, когда она распевала одно и то же слово десятки, а может даже сотни раз подряд, и изводила всех, кроме него. Отец качал головой, приговаривая, что у Верона стальные нервы, но на деле ему было отчего-то жаль, когда все прогоняли её с этими её странными песнями-трелями, а она заплаканная приходила к нему.

— Можно я тебе спою, Вер? – спрашивала Шэйли. — Никто не хочет слушать.

— Можно, – кивал он, а она обнимала его и радостно начинала петь почти в ухо, чем сводила с ума, но он терпел, потому что потом она говорила ему, что любит его больше всех остальных.

Верон прекрасно помнил, как отец получил известие о том, что Тразан Лар Вайден погиб в битве при Р’гане. Герцог побледнел, оторвав глаза от письма, по щекам потекли слёзы и он в бессилии опустился на стул, отдавая письмо супруге. Мать Верона пробежала по нему глазами, закусила губу, нахмурившись, потом спешно собралась и уехала. Конечно к Лар Вайденам, потому что знала реакцию матери Шэйли на эту страшную весть. Женщину новость не просто подкосила – она её убила.

Ещё через десять дней они сидели на второй церемонии прощания, теперь уже с матерью Шэйли.

Верон видел одинокую и никому не нужную крошечную девочку в платье траурного темно-лилового цвета, с трагичным чёрными лентами и цветами чёрных фиалок на броши. Вид её, потерянной и скромно сидящей на скамье рядом с её дядей, разрывал ему сердце.

Больше всего на свете он хотел подойти к ней и забрать отсюда навсегда. Он понимал, что жизнь её будет теперь совершенно печальной и тяжёлой, потому что брат её отца был грубым и жестоким человеком, нелюдимым и замкнутым, хорошо относившимся только к лошадям, которых разводил.

Верон в бессилии сжимал кулаки и силился не плакать, потому что слёз и так было в достатке – отец, Ния, Иан рыдали, и даже мама смахивала скупые слёзы платком.

На прощании в доме, он сначала долго пытался подойти к Шэйли, когда её обступила толпа якобы сочувствующих её горю взрослых. А потом потерял из виду и, обойдя весь дом, почти отчаялся, но нашёл под столом в главной зале, где выставлялись положенные траурные угощения.

— Что ты тут делаешь? – спросил Верон.

— Мне надоело, что все они гладят меня по голове, – буркнула девочка.

— Побыть с тобой? – спросил он и она кивнула.

Верон вздохнул, под стол конечно ему лезть было уже нельзя, слишком взрослый, поэтому сел рядом и их разделяла только лилового цвета скатерть.

Какое-то время Шэйли сидела под столом, но потом вылезла и забралась старшему сыну Шелранов на руки.

— У меня мама умерла, – сказала она ему и на глаза Верону навернулись слёзы.

— Я знаю, Шэлл.

— Умерла это когда не вернётся уже, да? Папа тоже.

— Да, – и хотя до того держался, чтобы не плакать, стало понятно, что больше не сможет.

— Теперь я совсем одна буду, – проговорила девочка и уткнулась в него, а из его глаз полились слёзы.

Шэйли подняла на него свои огромные тёмные, как у отца глаза, погладила по щеке:

— Не плачь, Вер, – попросила она, хотя сама плакала.

— Я не брошу тебя, – ответил он ей, видя, как слёзы текут по её щекам и так сильно желая сделать хоть что-то, чтобы высушить их. — Обещаю тебе, Шэлл. Не брошу.