Я облегчённо вздохнул, и мы пошли дальше.

В тот день, когда мы вернулись домой, я весь вечер провалялся в гостиной перед телевизором, но ни фига не видел фильм, который смотрели Шура с Максом. «Как такое возможно?» – спросите вы. Ещё как возможно. Просто я пребывал в раздумьях и мне было не до кино. В том, что родственники поедут на эту свадьбу, я не сомневался. Хм, да и о каких сомнениях может идти речь, если Шура этого захотела? Вот только куда они нас денут? Я вспомнил, как точно так же переживал, когда умер Иван Савельевич, и всё размышлял, кому теперь меня отдадут. Признаюсь честно, я испугался. Из разговоров инструкторов я не раз слышал, что среди слепых, впрочем, как и среди других людей, есть добрые и отзывчивые, а есть чёрствые и обозлённые. Но слава богу, мне повезло и меня отдали Сашке. Кто со мной давно знаком, наверняка помнит те события по истории «Радуга для друга». Но тогда я был собственностью школы по подготовке собак-поводырей, а теперь живу в семье, и меня успокаивало одно: если нам и предстоит поскитаться, то временно. Я вдруг вспомнил любимое выражение Анны Михайловны «Нет ничего более постоянного, чем временное», и мне стало не по себе. Но я тотчас выкинул эту мысль из головы, ведь был уверен: наши родственники не способны на предательство.

Первое время, пока я думы думал, Марсель носился вокруг меня и недоумевал, с чего это вдруг я вернулся с прогулки таким молчаливым. Я не хотел пока рассказывать ему о разговоре родственников. Мало ли, вдруг у них не получится поехать на свадьбу, тогда зачем раньше времени бередить его душу? Для домашних питомцев любая разлука с хозяином, пусть даже и недолгая, это серьёзный стресс. А мне не хотелось травмировать Марселя. Я хоть и не его отец, но всегда чувствовал за него ответственность. Оно и понятное дело, со дня появления его в нашем доме я принимаю активное участие в его воспитании.

Надо отдать ему должное, он быстро сообразил, что у меня нет желания играть в игру «Что? Где? Когда?», и, развалившись у меня под боком, какое-то время пялился в телевизор, а потом уснул. До чего же смешно было смотреть, как его глазные яблоки двигались под прикрытыми веками, губы подрагивали, а лапы куда-то бежали. Даже во сне этот непоседа не мог остановиться. Хотя родственники говорят, что я тоже часто бегаю во сне, а ещё иногда гавкаю и храплю. Когда мы с Елисеевым были в командировке в Израиле, мы жили в доме у его друга Лёвы и спать нам приходилось в одной комнате. В один из дней, проснувшись утром, Макс недовольно заявил:

– Трисон, я ни фига не выспался из-за тебя.

«Здрасьте, приехали. А я тут при чём?» – подумал я тогда, а он и сказал:

– Ты всю ночь храпел, как сивый мерин.

– У-у-у, – обалдев от такого обвинения, возмутился я. Ведь мерины не храпят.

– Ага, – усмехнулся он, – ещё скажи, что ты не гавкаешь во сне, не скулишь и не участвуешь в марафонах.

Вот тут я не смог ему возразить. О ночных эмоциях мне ещё Иван Савельевич рассказывал. Хоть я и не слышал собственного храпа, мне оставалось лишь поверить Максу на слово. Но, несмотря на это, меня терзали смутные сомнения. Действительно ли в его недосыпе был виноват я? Или нескончаемая израильская жара, или ящерица, проникшая к нам в комнату через открытое окно, которую мы ловили полночи?

За всеми этими мыслями и воспоминаниями я не заметил, как закончился фильм.

– Ладно, пацаны, дуйте в свою комнату, – поднимаясь с дивана, скомандовал Елисеев. – Всё, Трисон, каникулы твои закончились, завтра нам на службу.

Надо было только видеть Марселя. Он подорвался с пола, уселся на задние лапы и стал в непонимании озираться по сторонам.