До Веры с трудом дошел смысл сказанного. Она в упор предпочитала не замечать затруднительные и разлагающие факты бытия.

– Ты…

– Теперь мне один путь, чтобы избежать каторги. В революционные круги, под защиту тех, кто уже вне закона. А с моими не лучшими пропагандистскими задатками… Даже не знаю.

– Я помню, – с трудом опомнившись, но соображая очень четко, вмешалась Вера, – как ты говорила, что убила бы его, если бы не расплата.

– Я убила и не жалею. Он иного не заслужил. Он все детство изгалялся над нами. Похлеще старика Карамазова, понимаешь? Тот – то им просто денег не давал и бросил малютками. Я бы предпочла это, чем то, что на моих глазах все мое детство он нажирался как свинья и бесчинствовал, пуская по ветру наследство матери. И вот теперь, когда мы освободились от сволочи, нет уже наследства. Да и мне пора в путь.

Вера, сжав губы, смотрела на Анну. Единственного родного человека за все годы приоткрывания завесы наук.

– Что же теперь? Неужто прощаться?

– Боюсь, мой друг, что да. За тем и пожаловала, голубушка.

Вера бросилась к Анне. Слезы в глазах той поразили ее больше, чем все сказанное до этого. И вот Анна уже испарилась, испуганно озираясь и унеся с собой накопленные Верой деньги, которые та мечтала потратить на шкатулку слоновой кости. Вера уперто совала ей бумагу, а Анна, вопреки обыкновению, не увертывалась от прощального подарка.

– Ну, матушка… Свидимся еще.

Вера улыбнулась.

– Главное, что нет его больше. Что бы ни было, оно лучше будет, чем до того. Столько лет ты об этом мечтала.

– Не так стремительно… Но да.

– Посмеемся еще над всей этой канителью.

6

Полина посмотрела на мать – стареющую, но виртуозно умеющую быть привлекательной, когда ей этого хотелось. Она чувствовала в ней силу, подобную своей. В Вере этой силы не было, она состояла из другой материи.

– Смотрю я на тебя… – протянула Мария, отстраненно наблюдая за тем, как дочь собирает учебники. – В тебе столько энергии… Может, и я бы так смогла. Но я жила не в то время.

– Ты жила во время, когда женщины возводились в ранг божеств и вертели гениями.

– Это был удел единиц. И потом, несмотря на то, что они оставили такой вклад в истории и кем-то там вертели, они были лишь музами, лишь теми, кто кого-то на что-то навел. Хозяйками салонов, коллекционерками, а не их гостьями. Как ни крути, роль эта пассивна. Я жила во время, когда женщине надо было сдвинуть с места Эверест, чтобы быть признанной гением. И потому многие канули в безызвестности, не получив ни образования, ни шанса – кому везет с отцом, который одобрит? Говорят, будто, если хочешь, тебя ничего не остановит, но нельзя недооценивать страхи и зависимость от мнения окружающих. Нельзя недооценивать каждого мерзавца, который преградит тебе дорогу. Как много нужно человеку, чтобы состояться… Только ваше время хоть что-то начало делать с этим. Но я не верю, что образ мышления планеты изменится за одно поколение. Люди слишком цепляются за мрак и то, что без всякой причины способно отравить если не их жизнь, то жизнь соседа. Только из-за того, что им лень прислушаться к разуму.

Полина задумалась и понимающе поджала губы. Затем сказала:

– Но погоди, ведь именно в твое время начались эти революционерки, бьющие землю копытом. Разве это не женская деятельность?

Мария отвела глаза, будто вспоминая что-то неприятное.

– Ты бы смогла, я думаю. И теперь еще не поздно, – добавила Полина неуверенно.

– Может, я не тем занималась. А ты учись, пока можешь.

– Может, тебе просто не хватает оголтелости. И в этом ты ближе к Вере…

– Мы все – бесконечные отражения друг друга, особенно родственники. Мы все во всех, понимаешь?