В непроглядной темноте пришлось перейти на интуитивное зрение, так как ровным счетом ничего не было видно. Но интуитивное зрение отбирало много сил, а она не ела и не пила целый день, и потому, как только ее ноги коснулись травы у подножия башни, они тут же подкосились – Энгиус едва успел передать ее жрецам Храма Жизни.

Много лет спустя, пользуясь редкой для Энгиуса минутой расположения, она спросила:

– Что ты подумал тогда обо мне?

– На башне?

– Да. Я хотела, но не имела права прочесть твои мысли.

Он усмехнулся:

– Глупое создание. Ты бы и не смогла! Заработала бы сильную головную боль, а если бы настаивала – болевой шок но не смогла бы. Впрочем, хоть ты была тогда и не обучена этим правилам, но интуитивно почтительна. Это понравилось мне. В Атлантиде встречаются наглецы, которые так и норовят залезть в твои мысли. А это запрещено. «Лекарство» от наглости я выдаю сразу. Надеюсь, до смерти никого не «залечил». А на башне…

Он задумался – Таллури истолковала это по-своему:

– Много лет прошло, учитель.

– Я не забыл. Это важно, так как мои наблюдения и выводы должны были лечь в основу решения об опеке. Правда, мне решать ничего не пришлось – всё устроила Судьба.

– Ты не поговорил тогда со мной, как я ожидала.

– Я так решил, когда увидел тебя с жуком. По правилам, я должен был провести с тобой весь день, чтобы определиться с твоей будущностью. Разговоры были неизбежны, но в твоем случае правильнее было молчать. А где промолчишь так долго? Только на башне. Я оставил тебя наедине с самой собой – и тогда ты раскрылась. Я читал перед нашей встречей твою космограмму: Солнце – в Козероге и алькокоден – Солнце, анарета – Плутон, асцендент – в Весах. При этом – активнейшая стихия воды и сильный Марс. Остальное пустяки. Правда, кресты… – он запнулся, и Таллури замерла, но Энгиус, не закончив, продолжил: – Солнце не дало тебе скучать, а Марс – бездействовать, «вода» оживила всё интуицией, а Плутон «обеспечил» самодостаточность в уединении. Ты была самостоятельна, иногда вела себя неожиданно, меняя решения, но всегда интересно. Один только раз я счел необходимым вмешаться: мне показалось, ты еще не готова рассчитать все позиции внутренних сил для левитации, а стоять на самой кромке стены все же было небезопасно. Я «отозвал» тебя, а ты, молодец, уловила.

Энгиус надолго замолчал, потом спросил:

– Ты ведь уже тогда, возле башни Храма, нашла во мне приемного отца?

– Да, кажется, именно тогда.

– Я понял это в тоже мгновение, что и ты. И с этого самого мгновения стал несвободен. Несвободен оттого, что кому-то нужен. А мне нельзя было привязываться ни к кому.

– Ни к кому?..

– Ни к кому! Как нельзя было, чтобы кто-то привязался ко мне. В то время я чувствовал в себе призвание – «жрец Ухода»: уединение, аскетика, молитвы Единому Богу среди сияющих горных вершин, безмолвных и бесстрастных… – взгляд Энгиуса засверкал истовым огнем, как раскаленный металл. – Вот чего я жаждал. А вовсе не хлопотливой участи жреца-учителя, – взгляд его угас, словно остыл опущенный в холодную воду меч. – А ты появилась и встала у самого сердца – не впустить невозможно! Позже я понял, что это веление Судьбы. Велением Судьбы пренебречь можно, но – небезопасно. Значит, быть мне твоим учителем и опекуном. Это знал наш Великий наставник, Древний Ящер, когда не давал мне благословения на Уход. Он чувствовал или знал, что я не завершил свою земную миссию, не получил всей полноты земного опыта. И потому ждал…

Энгиус произнес еще несколько очень сложных для ее понимания фраз – что-то о долговременных эмоциональных отношениях и возможной (так он выразился) ценности человеческой любви. Завершил так: