Ечи несколько раз наклонил голову, словно покивал, с достоинством принимая похвалу, и прошел к повозке, со знанием дела встав впереди.

Миля за милей была отсчитана по проселку в обратном порядке до Главной трассы, ведущей в Город.

Встал ли Ечи перед съездом на магистраль потому, что не знал, куда шагать дальше, или замешкался возничий, а конь лишь уловил его мысли, было непонятно. Но Ечи действительно неожиданно встал и стоял, спокойно опустив голову, лишь время от времени фыркал, прядал ушами и обмахивал себя хвостом.

Линия трассы с металлической жесткостью прорезала долину. Они могли видеть ее на многие мили – вправо и влево. Энгиус задумчиво молчал, а Таллури, впившись взглядом в дорогу, и не думала о нем: зрелище, представшее ее взору, было достойным внимания. Мало сказать, что трасса ожила – она бурлила жизнью. Картина настолько отличалась от того, чему свидетелями они были год назад, что просто дух захватывало!

В обе стороны непрерывным потоком шли экипажи всех размеров и видов. В центре неслись огромные серебристые и черные машины, по бокам от них с достоинством следовали разноцветные аппараты меньшего размера, с краю дороги, время от времени обдавая Таллури и Энгиуса пылью, деловито стучали копытами лошади, запряженные и в самые простые телеги и возки, и в дорогие ладьеподобные экипажи, задрапированные прекрасными тканями. А еще то тут, то там высоко над трассой проносились легкие и стремительные летучие устройства. Люди на магистрали поднимали головы и вглядывались им вслед.

Ошеломленная Таллури во все глаза смотрела на происходящее. Потом, не выдержав, невпопад спросила:

– Ты не пользуешься машиной, Энгиус, потому что ты – сын Бога Единого?

– Не вижу связи, – откликнулся жрец с хрипотцой и тут же кашлянул.

– Ну, я подумала… когда ты мне объяснял про разделение между атлантами… что теперь только технократы пользуются машинами.

– Все пользуются машинами. Вопрос – для чего? Также, как знаниями и интуицией пользуются не только сыны Закона Единого. Тот же вопрос – во имя чего, для чего?

Таллури кивнула. Оба примолкли.

Они все еще стояли на проселке, словно отгороженные от мира невидимым занавесом. Острое, как укол иглы, пронзительное чувство посетило Таллури: будто бы Энгиус бесконечно одинок. Она «считала» это неожиданно для самой себя. Но тут же поняла (а может быть, уверила себя?) – нет, не одинок, а свободен. Независим – до полной отделенности от всего мира, от «проносящейся» перед ним жизни, представленной сейчас суетным потоком машин.

Над головой пролетел маленький светло-серебристый аппарат. В выпуклом, словно удивленный глаз, лобовом стекле она успела разглядеть молодого человека и рядом с ним смеющуюся девушку. Оба были в шлемах, но ремешки, легкомысленно непристегнутые, свисали вниз и покачивались под подбородками.

Энгиус шевельнулся, Таллури показалось, что он сейчас тронет Ечи вперед. Она собралась с духом:

– Прости, что спрашиваю. Ты оставишь меня? Я хочу сказать, мы… больше не увидимся?

Он еще раз кашлянул.

– Не здесь и не так следовало сообщить тебе о решении. Но раз ты об этом спрашиваешь, я должен ответить. Есть древний закон, говорящий об опекунстве, усыновлении и тому подобных вещах. В основном тексте есть такой раздел: «Если какому человеку придется, по доброй ли воле или (он вздохнул) при вынужденных обстоятельствах, долгое время опекать беззащитного или беспомощного, и если названный подопечным привяжется к своему опекуну и не захочет его оставить, опекун не имеет права расстаться с ним по своей лишь воле, но только с согласия подопечного и при условии ненанесения взаимного вреда». Так говорит закон. И ритуалов не требуется.