Было около десяти часов вечера. Дворец великого герцога сиял яркими огнями и был наполнен звуками гармонии и единства. Приглашенная на праздник миланская знать восхищалась принцем, которого история нарекла Лоренцо Великолепным, и с нетерпением ждала появления его дочери, красавицы Екатерины[7], намеревавшейся выйти замуж за наследника французского престола и через несколько дней уехать в Париж. Принцесса Екатерина заставляла себя ждать. Она как раз была занята своим бальным нарядом и восторженное любопытство миланских вельмож и дам беспокоило ее мало, по крайней мере внешне. Так что танцы продолжались уже более часа, а она все не появлялась.

В полном соответствии со старой традицией итальянских праздников, бал был костюмированный – женщинам предписывалось прятать лица под атласными полумасками, снять которые разрешалось лишь утром, когда во время грандиозного пира за столом соберутся благородные гости дворца великого герцога.

Но из-за болтливости камеристок все заранее узнали, кем будет переодета юная принцесса, поэтому молодые миланские дворяне и дворянки подготовили что-то вроде заговора и решили неистовыми криками «браво» поприветствовать появление на балу греческой крестьянки с живописным головным убором лаконийских[8] женщин. В залах дворца поговаривали, что именно таким будет маскарадный костюм прекрасной принцессы. Поэтому в то время как все с нетерпением ждали ее появления, Екатерина заперлась в молельне наедине со своей фрейлиной, синьорой ди Польве, которая в этот день исполняла обязанности ее горничной.

Девушки, словно сестры-близняшки, сидели на оттоманке и держались за руки, что было явным признаком того, что они были исключительно близки друг другу в те минуты, когда не подчинялись строгому этикету, который, словно суровая дуэнья, сопровождает великих мира сего почти повсюду.

– Драгоценная моя, – говорила Екатерина с какой-то детской радостью в голосе, – этой ночью я повеселюсь от души, наблюдая за тем, как тебе достанутся все предназначаемые мне почести. Мы с тобой одинакового роста и телосложения, у нас белые ручки и черные волосы. Узнать нас можно только по лицу, но поскольку оно у каждой из нас будет спрятано под атласной маской, то блистательная миланская знать впадет в заблуждение, можешь в этом не сомневаться.

Эти слова Екатерины достаточно красноречиво говорили о том, что в костюм, изначально предназначавшийся ей, будет облачена синьора, в то время как сама она наденет платье, в которое поначалу предполагалось нарядить Марию ди Польве.

Девушки уже были одеты для бала, им оставалось лишь спрятать под масками лица.

– Душа моя, – сказала Екатерина, – как ты думаешь, по-моему, самое время появиться на этом балу, устроенном специально в нашу честь. Пойдем, надевай свою маску и отнесись к своей роли серьезно. Я хочу танцевать и развлекаться до утра, чтобы даже не ложиться спать, ведь ты знаешь, что завтра мы отправляемся обратно во Флоренцию.

Синьорина Мария повиновалась, завязала тесемки своей маски и с покровительственным видом, полагавшимся ей ролью принцессы, оперлась на руку подлинной Екатерины, переодетой французской придворной дамой.

Выходя из комнаты, они столкнулись с элегантно одетым молодым человеком, закутанным в длинный плащ, не позволяющий увидеть есть ли у него шпага и, как следствие, понять к какому сословию он принадлежит. Он шел им навстречу по коридору, ведущему из молельни принцессы в залы для танцев.

Екатерина невольно вздрогнула. Молодой человек был без маски и довольно красив. Грациозная осанка, изящество в каждом жесте.