Посреди этого блестящего двора, несмотря на всю его милую услужливость и рвение, несмотря на немыслимые праздники, которые позже, с расстояния в десять лет, стали напоминать фееричное великолепие встречи на Поле золотой парчи[16], Франциск I медленно умирал. Улыбка больше не появлялась у него на устах, его покидали силы и энергия. Вечером, в дни охоты, он, изнемогая от усталости, покидал пиршественный зал, а во время королевских ужинов порой забывал опрокинуть украшенный чеканкой Челлини кубок, в котором содержался кагор – галантный напиток той эпохи.

Словно предчувствуя приближение торжественного часа, король часто пребывал в мрачном расположении духа, его одолевали приступы меланхолии, рассеять которую, да и то лишь наполовину, могли только герцогиня д’Этамп и юная Екатерина.

К юной дофине Франциск I питал нежную привязанность. Ее красота, молодость, ее задумчивость и меланхолия, источником которой, казалось, была какая-то неведомая боль, омрачавшая ее чело, будто бы вырезанное из слоновой кости, покорили сердце короля и расположили его к юной принцессе.

В то же время фаворитка и будущая королева прониклись какой-то таинственной, необъяснимой симпатией друг к другу.

Может, они предвидели, что впереди их обеих ждут беды и несчастья? Или между ними, помимо их воли, установилась какая-то мистическая связь? Может, каждая из них испытывала потребность объединиться с кем-то против грядущей ненависти двора (а двор ненавидел итальянку без всякой на то причины) и против горделивого владычества Дианы Пуатье, которое с пришествием дофина должно было превратиться в деспотию и тиранию?

Это не смог бы сказать никто, – даже они сами.

Видя эту тесную дружбу, связавшую двух женщин сразу по прибытии юной дофины в Лувр, Франциск I улыбался и радовался; как и они, король предвидел будущее, то самое будущее, судьбами которого он, увы, управлять не мог. Он надеялся, что под крылышком Ее Юного Величества мадам Екатерины участь несчастной герцогини будет не столь горькой и печальной; руководствуясь даром предвидения, присущим лишь тем, кто стоит на пороге смерти, он понимал, что правление Дианы не будет вечным, и что наследник его в один прекрасный день устанет от этой постаревшей куртизанки, пресытится ее постылыми ласками и наконец обратит внимание на величественную грацию и несравненную красоту молодой принцессы, от которой он отвернулся уже на следующий после свадьбы день.

Женившись во Флоренции на этой дочери Медичи, дофин Генрих де Валуа и в самом деле повелел ей в одиночку отправляться во Францию, под тем предлогом, что сам должен быть с итальянской армией, которой он командовал. Затем, без всякой помпы и даже без свиты, инкогнито вернулся и, оставив в стороне Париж и Лувр, спрятался в тиши замка Ане.

Таким образом, единственным, кого недоставало при этом блестящем дворе, окружавшем умирающего Франциска I, был наследник престола.

На тот день в Рамбуйе была назначена большая охота. Король объявил о ней накануне, за игрой.

Ночью загонщики выследили оленя с ветвистыми рогами, а с утра аллеи парка, внутренние дворики и обширные, простиравшиеся перед замком лужайки заполонила собой толпа, пестрящая шелками, бархатом и кружевами. Здесь – дворяне из личной свиты короля, верхом на великолепных, подаренных Карлом V андалузских скакунах; там – прекрасные благородные дамы с кречетами на руке, поглаживающие белой перчаткой лощеные холки своих парадных коней; чуть дальше – пажи в алых камзолах и коротких, шитых золотом плащах; за ними – сокольничие, облаченные в сине-желтые одежды, голоногие лучники из шотландской гвардии короля и ландскнехты, в боевом порядке выстроившиеся вдоль дороги, по которой Его Величество должен был отправиться к месту сбора.