Приняв это героическое решение, Рафаэль покинул оружейный зал и поднялся в комнату, которую он занимал в доме Гуаста-Карне.

Не раздеваясь, он упал на постель и попытался заснуть, чтобы заглушить свою боль. Но напрасно он на это надеялся!

Тень женщины, которую он видел лишь мельком, являлась ему с приводящей в отчаяние настойчивостью. Она, казалось, улыбалась ему из глубины алькова, скользила, словно сильфида, за шторами, глаза ее увлажнялись, она склонялась над ним и шептала на ушко: «Не маркиза де Сент-Андре я люблю… а тебя… Тебя, Рафаэль…»

И Рафаэль в страхе отступал. Во власти этого страшного улыбающегося видения он пребывал до самого утра. Но как только на небе забрезжил слабый, едва заметный рассвет, наваждение исчезло, он спрыгнул с кровати, выпрямился – спокойный, хладнокровный и энергичный – и сказал себе:

– Ну же, Рафаэль, чтобы маркиз был счастлив, мы должны проявить честность и преданность.

Пока он пристегивал боевую шпагу и надевал плащ, взгляд его упал на белевшую в изголовье кровати вещицу, вид которой привел его в трепет.

Это была льняная рубашка, которая была на нем в тот день, когда Гуаста-Карне подобрал его и усыновил – та самая рубашка, которую ему, несомненно, надела мать и в углу которой она вышила герб.

Рафаэль в задумчивости стал рассматривать этот герб.

– О том, что было до того, как я попал в дом Гуаста-Карне, у меня сохранилось лишь одно воспоминание, – прошептал он. – Я как сейчас вижу себя лежащим в обитой красным шелком колыбельке, в просторном готическом зале с мозаичными витражами. На камине стоят два канделябра, яркий свет которых меня утомляет. В зале царит мертвая тишина. Рядом со мной сидит женщина… Она красива, на ней черные одежды… Она смотрит на меня и плачет… Конечно же, это была моя матушка… Это был тот единственный раз, когда я ее видел… Все остальное теряется в тумане… Это рок!

Чтобы подвести итог своим мыслям, Рафаэль сказал:

– Ну да ладно! Матушка моя, кем бы ты ни была, в тот час, когда я собираюсь подвергнуть свою жизнь опасности, позволь мне послать тебе, женщине, которую я страстно люблю, мое последнее воспоминание, а может быть и последнее «прощай».

Он поцеловал вышитый на рубашке герб и вышел – решительным шагом, с высоко поднятой головой и горделивой улыбкой на устах, как и подобает дворянину, который идет на бой, как на праздник…

В доме оружейника все еще спали и Рафаэль тихонько вышел, чтобы уход его остался незамеченным. Оказавшись на улице, он направился к Туринским вратам, где была назначена встреча, и явился на нее первым. Немного погодя он увидел, что вдали показался высокого роста синьор, двигавшийся вперед легкой, развязной походкой, напевая под нос фривольный мотивчик. В человеке этом Рафаэль узнал маркиза делла Скала.

Синьор маркиз посчитал ненужным обзавестись секундантом и шел один, кончик его грозной шпаги волочился за ним по земле.

Рафаэль сел на бортик бруствера и стал спокойно ждать.

Синьор маркиз делла Скала шел с победоносным видом, полной грудью вдыхая утренний воздух и заранее напустив на себя воинственный, помпезный вид триумфатора. Полы его длинного плаща, равно как и вызывающего вида рапира, мели мостовую.

–Per Dio![10] – ругался он. – Так и знал, что этот негодяй будет не слишком пунктуален и заставит меня ждать. Но для этого у меня совершенно нет времени! Через час мне уже нужно быть в седле и сопровождать их высочество герцога Лоренцо и дочь его Екатерину, возвращающихся во Флоренцию после ночного бала… Уж не испугался ли наш мальчонка?..