Для большей части Европы широкое применение пыток осталось в прошлом. Исключений, конечно, хватало: тут можно вспомнить и царскую Россию, и эпоху Ленина и Сталина, не говоря уж о гитлеровских нацистах и фашистах Европы времен Второй мировой войны, а также их позднейших духовных последователях из Греции, Португалии и Испании. Но поступавших так полагали отщепенцами: достойные правительства пытки не применяли.

Подобные воззрения, однако, не касались заморских колоний Европы: там к местному населению относились как к страшным и достойным презрения дикарям, нередко насаждая дисциплину через боль.

Показанное здесь кровавое зрелище – художественное преувеличение, но есть в этом изображении Германии начала XVI в. и доля правды. В религиозных распрях тех времен ненависть была столь сильна, что крайняя жестокость легко находила оправдание

В условиях колоний европейские садисты получили карт-бланш. Во времена короля Леопольда и владычества Бельгии в Конго Рауль де Преморель надзирал за производством гуммиарабика на реке Касаи. Он прославился тем, что насильно поил «вредителей» большими дозами касторового масла. Другой европеец, по имени Альберик Детьяге, стал известен тем, что, когда местные рабочие, пытаясь выполнить навязанный им план по весу продукции, добавляли в каучук землю или камешки, он заставлял их этот каучук есть. Англичанин сэр Фрэнсис Гальтон, один из основателей расовой теории конца XIX в., рекомендовал воздействовать на непокорных носильщиков при помощи кипящей воды или раскаленного песка. А на американских плантациях истязаниям подвергались чернокожие рабы. В Европе пытки искоренили, но за ее пределами их применяли без малейших вопросов.

Как написал один современный комментатор, «Главный инструмент палача – кулаки и сапоги. Все остальное излишне». Надо сказать, что в тысячах армейских казарм и полицейских участков по всему миру большая часть боли и увечий причиняется именно таким образом, без всяких дополнительных ухищрений. Порой пытающие пользуются подручными средствами – ножом, ремнем, бутылкой или горящей сигаретой.

Но большая часть из нас, думая о пытках, представляет себе всевозможные приспособления: камеру с загадочными механизмами, зубчатыми машинами, колесами, крючьями и так далее. Это происходит не только оттого, что мы смотрим слишком много фильмов ужасов. В течение многих столетий люди изобретали устройства для пыток куда более сложных и методичных, чем избиение.

Превращение пытки в ритуал имеет большие последствия. Пытающий при этом полагает, что он действует не из звериной жестокости, а отстраненно и обдуманно. Обезличивание участника в этом случае важно. И в испанской инквизиции, и в советском КГБ применялись пытки ради «высокой» цели. И там, и там велись обстоятельные записи этих допросов, превращающие дикость в корректно-формализованный процесс. Это объясняет давнюю популярность таких продвинутых устройств, как дыба и тиски.

Советские «психиатры», приравнивавшие диссидентство к психическому заболеванию, накачивали своих «пациентов» психотропными препаратами. Священники в инквизиции полагали, что ими движет не личная злоба, а стремление к высшему благу: они действовали во имя Бога, Церкви, Католического сообщества и даже спасения души своих жертв. Отсюда происходит и капюшон на голове палача, делающий его анонимным, и сдержанная ученая манера речи самого инквизитора. Поэтому таким неожиданным оказывается срыв личины, как в истории францисканца Ангело Кларено, случившейся в Италии в 1304 г. Один из инквизиторов потерял терпение, столкнувшись с религиозной твердостью своих жертв: