Он будет пользоваться неизменным уважением той, кого провозгласил императрицей, это заметно по письмам к митрополиту: «В ожидании Вашего ответа, препоручая Себя молитвам Вашим, есмь к Вам с отличным благоволением, добросклонная Екатерина». И – доверием, даже в делах, которые могли вызывать внутреннее сопротивление у священнослужителей. Сеченов, находясь в составе Духовной комиссии о церковных имениях, будет готовить секуляризацию монастырских владений, покушение на которую ставилось в вину свергнутому Петру III (и в одной лишь Новгородской епархии комиссия немедленно упразднит до множество монастырей). Допустим, секуляризацией грозил и Пётр III, но «матушка» хотя бы иконы и бороды священников не трогает…

А пока события в Петербурге развиваются как хорошая гвардейская атака на поле боя. С трудом продвигаясь в толпе гвардейцев, экипаж Екатерины достигает «нового Зимнего дворца» (того, который мы все знаем – на Дворцовой площади и Дворцовой же набережной; он только-только возведён Растрелли к 1762 году). На улицах уже расставлены пушки Вильбуа и даже предусмотрительно зажжены фитили.

В Зимнем ждут представители Сената и Синода, чтобы принести присягу. Над толпящимися вельможами издали видны богатырские фигуры братьев Орловых. Они довольны: оглашается манифест о вступлении на престол. В манифесте указано, что императрица обещает защищать русскую воинскую славу, православную церковь и внутренние порядки, попранные при её супруге.

Довольны братья могли быть и тем, что показали Екатерине своё преимущество, преимущество людей действия, над высокородными, которые тоже делали ставку на Екатерину Алексеевну, но оказались скорее пассивными свидетелями и сторонниками. Вроде Разумовского, которого при его авторитете Орловы всего лишь склонили к обещанию, что «при первой надобности он представится к услугам императрицы». Военные и сановники были как бы двумя крылами заговора, а объединили их, заставили двигаться более-менее слаженно, подлинные мускулы того июля – братья Орловы.

Ох уж эти царедворцы! Великий канцер Воронцов, будучи послан Петром III в столицу, увидевшись с Екатериной Алексеевной, услышит от неё, что причиной «предприятия» стала не она одна, «а целая нация», немедленно с нею согласится и даже принесёт присягу, но тут же попросит взять его под арест: чем бы «предприятие» ни кончилось, а Михаил Илларионович себя подстраховал! Почувствуйте разницу с Орловыми, поставившими на карту в этот день всё, включая саму жизнь.

Новая императрица спускается на площадь и обходит воинский строй. Гвардия встречает её здравицами, горожане – также. Теперь – обратно по Невскому в «старый Зимний» (на углу Невского и набережной Мойки; это временное строение Растрелли в том же году и разберут). Надобно «закончить дело». «Мы совещались и решили отправиться, со мною во главе, в Петергоф, где Пётр III должен был обедать. По всем большим дорогам были расставлены пикеты, и время от времени к нам приводили лазутчиков».

В Петергоф отправляется гвардия, в Ораниенбаум готова выступить походом грозная артиллерия генерала Вильбуа. Если что – война будет нешуточной.

«Мы всю ночь шли в Петергоф, – напишет “полковник гвардии Екатерина Алексеевна”. – Когда мы подошли к небольшому монастырю на этой дороге, является вице-канцлер Голицын с очень льстивым письмом от Петра III». Рюльер нас убеждает, будто бы Пётр III «диктовал против неё два большие манифеста, исполненные ужасных ругательств. Множество придворных занимались перепискою оных, и такое же число гусар развозили сии копии». Может быть, может быть, но архивы сохранили «льстивое» письмо, доставленное канцлером.