В санузле зашумела вода. Попугай громко чирикнул. С фотографии на широком подоконнике ему улыбались три весёлые девчонки на морском пляже. Слева – Нинка, рот смеётся во всю ширь, через плечо – толстая чёрная коса. Справа – незнакомая ему тоненькая девушка с вьющимися волосами, вся в деревянных бусах и плетеных фенечках. Аня – посередине, загорелая, довольная, с распущенной гривой золотистых волос. Он и не догадывался, что у неё такие роскошные волосы. Они же все время стянуты в косу. У всех троих на лбах – плетеная тесьма. Это придавало им какую-то загадочность, необъяснимую привлекательность. Филатов смотрел на фотографию пристально и долго. Потом на него нахлынула неожиданная злость, и он со стуком поставил рамку на место. Вся эта загадочность имеет одну только цель – соблазнение особей противоположного пола и устройство собственного благополучия. Если бы его секретарша хоть раз попробовала ему так улыбнуться, он бы с легкостью и сразу выставил её вон. Но она не пробовала. Ни разу! И это, как ни странно, злило больше всего.

– Это мы на Чёрном море, – сказала Аня у него за спиной. Теперь она была в свежей футболке и широких льняных штанах, волосы расчёсаны, приглажены и стянуты в тугой хвост.

– Вот как, – без интереса отозвался Филатов. – Чем же вам Японское не угодило?

– Оно прекрасно. Просто мы путешествовали.

– Автостопом? – почему-то спросил Михаил.

Аня искренне удивилась.

– Да. Откуда вы знаете?

Филатов почувствовал, как тоскливо сжимается сердце. Аня, всё больше изумляясь, смотрела, как он берет её гитару, садится и уверенно пробует звучание, прислушиваясь и чуть подтягивая колки. Она, боясь спугнуть его порыв, осторожно опустилась на стул. Он взял несколько пробных аккордов, и Аня почувствовала его смутную неуверенность, словно он не играл уже очень давно.

– Не знаю, слышали вы такую старую песню или нет… вряд ли, конечно.

Он начал играть, и Аня мгновенно узнала песню. А голос у него был приятный, хотя пел он негромко:

Нет мудрее и прекрасней средства от тревог,

Чем ночная песня шин…

Аня тихонечко подхватила:

Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог

Штопаем ранения души…

Он перестал петь и взглянул на неё.

– Знаете, – сказал он тихо. – Всё-то вы знаете.

– Нет, – сказала Аня так же тихо. – Не всё. Я-то думала, что вас я узнать успела. Оказывается, ничуть.

Филатов поставил гитару на место, и Аня ощутила сожаление.

– Вы думали, что я сатрап, правда? – он усмехнулся.

– Я никогда так не думала и сейчас не думаю.

– А что же вы обо мне думаете? – он постарался задать вопрос небрежно, словно ответ его вовсе и не интересовал, но вдруг понял со всей серьёзностью, что ждёт этого ответа, как ничего другого в жизни.

– А разве вам интересно, что о вас думают ваши… сотрудницы? – невинно поинтересовалась Аня.

– Ах, вы, колючка! – тихонько рассмеялся Михаил, и она тоже улыбнулась, почти как на фотографии. По окнам колотил дождь, и он вдруг ощутил такую расслабленность и нежелание никуда идти, и такую острую потребность щелкнуть клавишей электрочайника и завести долгий неспешный разговор… ну хотя бы о Чёрном море и об автостопе. И он так испугался этих неожиданных мыслей и ощущений, что резко поднялся, запахивая плащ.

– Прошу извинить меня, Анна Егоровна, но у меня сегодня еще встреча в мэрии.

– В чем же цель вашего… неожиданного визита? – спросила Аня вежливо и холодно, хотя ей прекрасно была ясна эта самая цель. Как ненадолго он открылся… думала она мучительно… как мало я успела узнать.

– Собственно, все и так ясно, Анна Егоровна. Я пришел просить прощения за своё недостойное поведение и … оскорбление вашего достоинства.