Следачка почти сразу, пару минут вежливо покивав головой для придания видимости заинтересованности, замолотила по клавишам. Сильно, громко. Какой неприятный звук.

Господи, ну какие они все тут неприятные. Третий следователь. И каждый присваивает себе право копаться в моей жизни. И те двое мальчишек тоже. Один толстый прыщавый очкарик, второй – худой юнец с кадыкастой шеей. Они все слились для меня в одно отвратительное существо.

Они только изображали свое сочувствие. Лживое. Неискреннее.

Пиши-пиши свои бессмысленные протоколы. Я теперь могу пропеть эту песню еще раз. Я так много раз ее повторяла. Сама поверила, что все так и было.

Сначала я рассказала ее Вите. Потом – бывшим друзьям мужа по телефону, моим коллегам, его сослуживцам. Оперативному дежурному по 02.

Среди ночи вонючему, потному участковому в засаленной форме.

Наглому оперу днем в отделе полиции в грязном темном кабинете с подранным линолеумом. Этому под запись. Мерзкий опер пытался меня даже сбить, подловить, проявлял жалкие интеллектуальные потуги, задавал тупые вопросы. Ухмылялся. Я глядела на его ужимки, и мне тоже хотелось ухмыльнуться.

Все это я репетировала много часов, проговаривая все варианты их предсказуемых вопросов.

Все развивалось по моему сценарию. Мне было легко, потому что я рассказывала им правду, и потому что все могло случиться именно так.

Я рассказала ее и тем двоим, называющим себя следователями, и устно и письменно. История украсилась деталями, подробностями. Я ясно чувствовала прикосновение сухих твердых губ мужа на щеке, под щекотящими усами, перед походом в магазин он меня, как всегда поцеловал. и слышала, как звонко скрипел утренний морозный снег под его четкими энергичными удаляющимися шагами под открытой форточкой.

Я сжилась со своей историей, могу рассказать ее с любого места.

И я не должна показывать им, что их вопросы тупые, банальные, они не должны знать, как они отвратительны мне. Надо лишь немного потерпеть. Еще совсем чуть-чуть. И вся эта грязь сама, как короста отвалится, следствие закроется, а я, я стану свободной. Так что давай, Мышь. задавай скорее свои стандартные вопросы, потыкай пальцем, где расписаться, и я пойду. Скорее на ледяной, но такой свежий морозный воздух с едва уловимым привкусом арбуза.

– У вашего мужа были враги? Кто-то мог желать его смерти?

– Нет.

– Тогда расскажите, как вы познакомились?

-Зачем?

Я так удивилась, что этот лишний неуместный мой вопрос соскочил до того, как я успела его обдумать.

"Прикуси язык, Доча". Я умею это, папа, это ты меня научил.

Но Мышь моей оплошности не заметила. И начала, похоже, всерьез мне что-то жевать:

– Понимаете, убийство Вашего мужа до сих пор не раскрыто, попробуем найти мотив убийства. Установив мотив, можно проверить версии о лицах, которые могли бы быть причастны к совершению его убийства. А мотив кроется только в жизни Игоря Владимировича.

Я тоже научилась за годы работы оборачиваться в фольгу профессиональных терминов. Они помогают скрывать эмоции. Напускная вежливость и капля служебного сочувствия. Я так разговариваю с больными, скрывая свое абсолютное равнодушие.

– Моего мужа могли убить случайно.

– Я этого не исключаю

-Он мог нарваться на наркоманов… алкоголиков… психопата.

Это ж очевидно, тупая ты Мышь. И очевидно что ни ты, ни вся ваша полиция не раскроет это убийство. Никогда. Или повесит на какого-нибудь безмозглого бомжа. Все знают о ваших методах.

– Ваш муж мог ввязаться посторонний конфликт, не связанный с ним лично? Сделать замечание компании укуренных подростков? Ввязаться в спор с сумасшедшим?