Многие вполне здоровые люди слышат голоса.
Идёшь по улице и вдруг откуда-то:
– Са-аашенька!
Но голос голосу рознь.
Бывают голоса блаженные, а бывают страшенные.
В раннюю пору жизни я слышал блаженный голос какого-то старика.
Он окликал меня – то ли с неба, то ли из глубин земли.
И я отвечал ему.
Это было хорошо.
Чей же это был голос в моём отрочестве?
Думаю, Достоевского.
Я его очень тогда любил.
Я его и сейчас люблю!
В детстве он мне нашёптывал:
– Чтоб исчезли твои горести, прикоснись к стволу вон того дерева. Прикоснись и озеленись!
Я шёл и делал, что он сказал.
Прикасался к карагачу, клёну или тополю.
К берёзе или яблоне.
Это удивляло моих друзей, с которыми я гулял.
Ведь я, как сумасшедший, отбегал от них посреди разговора, чтобы совершить ритуал прикосновения.
Они спрашивали:
– Зачем ты это делаешь? Что за дурь?
Уж не помню, что я им отвечал.
Знаю только, что прикосновение было безотказным средством от любых расстройств и неприятностей: от школьного ужаса, от скандалов с родителями, от подросткового уныния.
Это было священнодействие: прикоснуться к шершавому телу дерева.
Ритуал очищения.
Поклонение неведомым богам.
Поэзия.
Ну и вот.
А потом, когда я стал московским художником, блаженный голос заглушился сатанинским голосом.
Почему это произошло?
А уж так…
Современный художник – публичная персона, человек напоказ.
А всё, что напоказ – ложь.
Ван Гог не был напоказ.
И Эгон Шиле, и Арто.
Даже Монастырский, может быть.
Но все остальные нынешние – напоказ.
Интервью дают, за круглыми столами сидят, рефлексируют…
Но есть ли у них что сказать?
По-настоящему сказать – так, чтоб у людей щёки запылали, как факелы?
Это мало кому дано.
Фуко это мог.
И Делёз…
Или, скажем, Мейстер Экхарт в своих проповедях.
Но я?
Я?!
Пфу…
Единственное, что было у меня настоящего, – недоверие ко всему этому художественному сообществу.
Отвращение к их бизнесу.
Неприятие.
Но в какой-то момент я в этот бизнес сам вляпался.
Одним большим пальцем на ноге, но вляпался.
Всего-то пальчиком…
Но и этого оказалось достаточно.
Разврат.
Разврат.
Ну и вот…
Потихонечку-полегонечку крошка-фюрер одолел меня.
И пошёл буйствовать!
Плевки разбрасывать.
Уж не помню, на кого я плюнул в первый раз.
Кажется, в Вене – на какого-то американского лектора.
Или на Харальда Зеемана?
И мне это понравилось.
Разошёлся я.
Плевание превратилось в амплуа, стало главным способом общения.
«Амплуа» – какое слово мерзкое!
Тьфу!
Я плевал на разных известных и не слишком известных личностей.
На философа Жижека…
На культуролога Гройса…
На всяких кураторов…
На художника Райнера Ганаля…
На писателя Сорокина…
На Маурицио Каттелана – популярного художника.
На писателя Тома Маккарти в Лондоне…
На Оливье Зама – главного редактора «Purple Fashion Magazine»…
На галериста Ларри Гагосяна и какого-то его приятеля…
На директора МоМА Гленна Лоури.
Плевал…
Плевал…
Много раз…
А если не плевал, то говном их закидывал.
Как Тиль Уленшпигель или Панург.
И всегда перед этим голос нашёптывал: «Вот сейчас давай… Плюнь… Встань и плюнь… Подойди и плюнь!.. Ну!..»
И я подчинялся голосу.
Подчинялся Адольфу Гитлеру?
Или Иосифу Сталину?!
О!
Есть две страшные книги на земле: «Краткий курс истории ВКП(б)» Сталина и «Майн кампф» Гитлера.
Ни ту ни другую я не читал.
Но каким-то странным образом их гнусный душок проник в меня.
Душок или божок?
И как проник?
Через рот или задний проход?
А в вас?
Есть, конечно, и другие подлые книженции.
Вообще, вся книгопромышленность – подлая.
Она служит капиталу и его прислужникам.
Она служит цивилизации и её прислужникам.
Она служит обществу и его прислужникам.
Я ненавижу общество!
ЛЮБОЕ ОБЩЕСТВО.