– Вы будете самыми лучшими!

Он завопил так громко, что сидевшие на ограде монастыря голуби с шумом взлетели в воздух. Шарп ждал продолжения, но его не последовало – полковник развернул лошадь и поехал прочь, а безумный крик еще долго висел над притихшей площадью.

Шарп встретился взглядом с Харпером, и сержант пожал плечами. Что тут скажешь – лица солдат Южного Эссекского говорили о том, что Симмерсон потерпел поражение; они просто не знали, как быть лучшими. Шарп наблюдал за покидающими площадь ротами и видел на лицах солдат лишь мрачное отчаяние.

Шарп верил в дисциплину. Солдат, дезертировавший перед лицом врага, заслуживает смерти, некоторые проступки и в самом деле должны быть наказаны поркой, а если ты попался на мародерстве, тебя повесят – законы известны всем. Лейтенант считал, что правила должны быть предельно простыми, и от своих людей требовал трех вещей. Они должны сражаться, как он – с безжалостным профессионализмом. Воровать можно лишь у врага и у мертвых, да и то если тебе грозит голодная смерть. Напиваться без разрешения запрещено. Простой кодекс, вполне понятный людям, которые оказались в армии потому, что не смогли преуспеть ни в чем другом. И кодекс этот отлично работал. За нарушение полагалось неизбежное наказание, и Шарп знал, что хотя его люди хорошо к нему относятся и охотно идут за ним в сражение, они боятся гнева своего командира, если речь идет о выполнении законов. Шарп был настоящим солдатом.

Он пересек площадь и направился вдоль переулка в поисках фонтана и вдруг заметил лейтенанта Южного Эссекского, который ехал на своей лошади в сторону того же окутанного тенью прохода между зданиями.

Это был тот самый офицер, который помахал рукой девушке в черном, и Шарп почувствовал необъяснимое раздражение, какую-то смутную ревность. Форма лейтенанта была великолепно скроена, кривая сабля легкой пехоты стоила больших денег, не говоря уже о превосходной черной лошади, на которой он сидел. Шарп презирал врожденное высокомерие человека, принадлежавшего к высшим кругам общества, его богатство и привилегии и злился, потому что сознавал: презрение основано на зависти.

Шарп отошел в сторону, чтобы пропустить всадника, а затем поднял голову и приветливо кивнул. Ему показалось, что он разглядел худощавое, красивое лицо, обрамленное светлыми волосами. Шарп надеялся, что лейтенант не обратит на него внимания; он не очень-то владел искусством светской болтовни и не хотел вступать ни в какие разговоры в этом вонючем переулке; позднее его обязательно представят офицерам батальона.

Надеждам Шарпа не суждено было сбыться. Лейтенант остановился и вперил в стрелка грозный взгляд.

– Разве вас не учат, как положено приветствовать офицера? – Голос лейтенанта был таким же роскошным, как и его форма.

Шарп промолчал. Он потерял свои эполеты во время зимнего сражения, поэтому светловолосый лейтенант принял его за рядового. Ничего удивительного: в переулке царил полумрак, а глядя на Шарпа с закинутым на плечо ружьем, трудно было не ошибиться. Шарп посмотрел на голубоглазое лицо и уже открыл было рот, чтобы ответить, когда лейтенант взмахнул хлыстом и ударил его по лицу.

– Проклятье, отвечай!

Шарп почувствовал, как его охватывает гнев, но остался стоять неподвижно, дожидаясь подходящего момента. Лейтенант снова поднял хлыст.

– Какой батальон, какая рота?

– Второй батальон, четвертая рота.– Шарп специально отвечал с вызовом, вспомнив дни, когда не был защищен от офицеров, похожих на этого.

Лейтенант снова улыбнулся, хотя вряд ли его улыбку можно было назвать приятной.