Стрелял из небольшого пистолета его же охранник из Турина.

Деньги затмевают разум даже самых верных людей. Пуля вошла в плечо, но до кости не добралась. Будь пуля больше, и руку бы не удалось спасти, а так мэтр Каллинник сделал все на редкость красиво. Остался едва заметный круглый шрам на правом плече. И он прекрасно гармонирует с другими шрамами на теле… Этот случай обогатил меня на месячное жалованье без работы и прекрасного скакуна. И его большие медовые глаза всегда смотрят на меня с любовью и преданностью… Как мне сейчас кажется, мы просто созданы друг для друга! Конь по-собачьи предан мне, с чем связан и выбор его имени.

Ах, прекрасная и щедрая Савойя!

Я протянул своему другу кусок подсоленной хлебной корки. Жеребцам рейтаров полагается полная мера овса, но я всегда приберегаю для своего что-нибудь вкусное – он этого достоин.

Я еще находился в обозе, когда сержанты начали бесцеремонно расталкивать своих подчиненных, громко, но не злобно ругаясь:

– Вставайте, герои и болваны! Вставайте, лежебоки! Проспите свой хлеб и свои деньги!

От таких слов сонные солдаты мгновенно оказываются на ногах. Те, кто не любит деньги, в наемники не идут… Воины собираются на завтрак, который весьма скуден, чтобы во время штурма никто не решил начать изрыгать из себя пищу, ломая строй. Так что весь утренний рацион состоит из черствого хлеба и кружки воды.

К моменту моего возвращения эскадрон уже закончил прием пищи.

– Себастьян, как думаешь, к кому нас определят? – Лермонт задал дежурный вопрос, рассовывая при этом длинные пистоли по поясным чехлам.

– Надеюсь, останемся с мушкетерами, точнее, станем чуть впереди их. Это самый удачный расклад. Все же вряд ли нас поставят на лестницы. Да и подкопы мы не сильно умеем копать…

– Как скажет наш Якоб, так и будет, друзья мои. И на лестницы пойдем, и подкопы копать научимся.

Лапландец Тапани всегда появляется бесшумно, словно лесной хищник – рысь или росомаха. Саамов на севере искренне считают народом колдунов… Шведы забирают их в свои войска с удовольствием, считая, что эти белоглазые и светлобровые люди приносят удачу не только себе, но и соратникам.

За всех саамов я не могу ручаться, но мой точно заговорен и от пуль, и от вражеского клинка! Бьется всегда в первых рядах, и ведь ни разу даже ранен не был – ни одной царапины за весь поход!

А вот про удачу, распространяющуюся и на сослуживцев, я бы поспорил. Скольких рейтаров мы уже успели похоронить…

Я горестно вздохнул.

Финн прав. Все будет зависеть от приказа Делагарди, но совсем не хочется возиться в грязи. Да и высота заставляет сердце невольно трепетать, вот только совсем не от радости. Даже такая небольшая, как на тверских стенах…

– Себастьян! – шотландец окликнул меня, когда я уже собирался идти в офицерский шатер.

– Да? – я рассеянно обернулся.

– Думаю, это твое. – Джок протянул мне красный кружевной платок. Видимо, выпал из-за пояса.

– Спасибо!

Я горячо поблагодарил друга, забрав символ очень важных для меня воспоминаний, и прежде, чем убрать платок за пояс, поднес его к губам… Вряд ли он действительно сохранил запах духов возлюбленной. Но каждый раз, поднося его к лицу, я все же слышу легкий отдаленный шлейф, когда-то сопровождавший Викторию…

Со стороны ближней к нам батареи неожиданно грохнул пушечный выстрел, напрочь отбив все романтические воспоминания. Я поспешил в офицерский шатер.

Пришел я не последним; народ собирается в возбуждении. Наконец, когда просторный шатер заполнился командирами всех подразделений, наш молодой генерал, уже облаченный в натертую до зеркального блеска кирасу, торжественно объявил: