Ворошить сию тему дальше было бы бестактно, но домыслов откровенность Щелкуновой давала множество. Если бы речь шла о любой другой женщине, Кац бы и ухом не повёл, услышав то, что услышал, но зам по кадрам в своём новом окрасе, который она обрела буквально за двое суток, вызывала теперь его живейший интерес.

– Вы только не думайте, что между нами что-то есть, – словно предупреждая его домыслы, проговорила Щелкунова. – Я замужем, и счастливо, а сообщила вам просто… просто чтобы по-честному. Ведь его трудоустройство происходит с моей подачи. Не поверите, но после школы – а прошло уже двадцать с лишним лет – мы до сих пор встречаемся всем классом. Конечно, чем дальше летит время, тем меньше людей приходит… И вот нынешней весной на последней встрече в кафе он сказал, что ищет работу.

– Ясно, ясно. Я всё понял. Можно закрыть тему.

Остаток обеда прошел в молчании. Когда вставали, Кац сказал:

– Я провожу вас до кадров?

– Хорошо.

По пути обратно тоже ни о чём не говорили. Прощаясь у дверей, Щелкунова почему-то заявила:

– А вы при близком общении совсем другой человек.

– Вы тоже, причём в самом положительном смысле, – не растерялся Кац. – Ну что ж, приводите своего Егорова в понедельник, всё организуем, как договорились.

– Он не мой.

– Прошу прощения. Это слово «мой», «свой» – оно как паразит.

– Прямо с утра?

– Прямо с утра.

В этот момент дверь открылась изнутри, и собеседников едва не сшибла Федосеева.

– Ох, Семён Ефимович, здрасьте! Какими судьбами?

– Да вот… Обсуждали выход нового сотрудника.

– А-а, Егоров! К вам в лабораторию!

– Точно так.

– Договорились?

– Да. Жду его в понедельник.

– Ну, вот и прекрасно. Галочка, я на обед: если будут спрашивать, скажите, что я через часик.

– Хорошо, Римма Сергеевна.

Когда главная кадровичка повернулась к ним спиной, Кац легонько пожал ладонь Щелкуновой и, ни слова не говоря, отправился к себе. По дороге он пытался разобраться, что нового открылось для него в этой женщине. Что он знал о ней раньше? Да, симпатичная, да, за словом в карман не полезет. Работает по принципу «сказано – сделано». Теперь, после столь неожиданного признания, всё изменилось. Кац чувствовал к ней нечто среднее между отцовской любовью и стремлением к инцесту. У него даже возникла эрекция, хотя в его уже почтенном возрасте, да ещё после вчерашнего вплеска семени в Ольгу Валентиновну, новая, по его опыту, через такой ничтожный интервал никак не могла произойти. «Ну и дела!» – удивился Семён Ефимович, засовывая руки в карманы и пытаясь сдвинуть член вбок, чтобы не топорщились брюки. Когда он вернулся на место, лежащий на столе орех был окрашен в оранжевое.

По пятницам рабочий день на «Салюте» заканчивался в 16:00. Шёл уже четвёртый час, когда Семён Ефимович после тягостных раздумий о нехороших последствиях для его отношений с женой шага, что он задумал, всё-таки решился устроить в лаборатории междусобойчик, посвящённый завершению рабочей недели и пополнению штата. По гамбургскому счету эти поводы были пустяковыми, но уж больно он в душе настрадался. Голове требовался отдых от роя мыслей, да и «братки» обрадуются. Конечно, имелась альтернатива – купить бутылку и снять стресс дома. Но Кац знал, что жена, если принести домой пузырь, расслабиться не даст. Начнет пилить, с какой, дескать, стати ты вздумал портить мне пятничный вечер и тому подобное. Он дождался, когда в лаборатории воцарится полная тишина, и, ни на кого не глядя, вынес предложение в потолок:

– Ну что, спрыснем конец недели?

За столами оптимистично заёрзали, и первым, конечно, отреагировал Вован:

– Честь и хвала тебе, Ефимыч! Да и повод железный – новенького взяли…