«О природе тоталитаризма» подхватывает то, на чем заканчивается «Понимание и политика», и переходит во вторую из скрепленных вместе рукописей, последние, незавершенные страницы, где рассуждения меняют направление, здесь не приводятся. Несколько абзацев из более ранней рукописи в Библиотеке Конгресса, «Идеология и пропаганда» (большая часть которой повторяет ранее опубликованные работы или использована в них), включены в текст «О природе тоталитаризма»; в них развиваются мысли Арендт по проблеме идеологии.

Ближе к концу текста «О природе тоталитаризма» вводится различие между одиночеством и уединением. Это, в очень образной форме, является темой эссе «Хайдеггер-лис», которое следует далее. В одном предложении из неиспользованной – и, в иных отношениях, отдельно стоящей части второй из скрепленных вместе рукописей – трудно не услышать иронический отзвук собственных размышлений Хайдеггера (которые Арендт очень ценила) об «отдаленной близости» философии и поэзии: «философ и тиран столь же далеки друг от друга, сколь и близки друг другу как уединение и одиночество». Читатель сладостно-горькой притчи «Хайдеггер-лис» должен помнить о том, что Арендт была одним из наиболее верных пленников «ловушки» лиса – верной Хайдеггеру и себе.

Имеется важное нарушение хронологического порядка в представленных здесь работах Арендт. Первый материал, «Что остается? Остается язык», датируется 1964 г., существенно выходя за хронологические рамки этого сборника. Причина начать его так в том, что Арендт редко говорила лично о себе, и почти никогда в целях публикации. Здесь же она говорит о своей жизни и в особенности о своей молодости, о своем политическом пробуждении и об открытии зла тоталитаризма, и все это важно для понимания следующих далее произведений. Она также колко высказывается о немецком языке и Карле Ясперсе, который всегда был ее другом и учителем, независимо от того, сходились ли они во мнениях по какому-либо конкретному вопросу.

Следующие шесть эссе написаны с 1930 г., когда Арендт было двадцать четыре, до 1933 г., года, когда она покинула родину. Первые три из них характеризуются погруженностью в свой внутренний мир и духовностью, акцентом на субъективной жизни, что некоторые читатели могут найти удивительным для Арендт, в то время как три последующих свидетельствуют о развивающемся осознании социальных и политических явлений. Два эссе из первой группы посвящены христианским мыслителям, Августину (бывшему темой ее докторской диссертации) и Кьеркегору, – очень важным фигурам для Арендт. В них обсуждаются не вопросы теологии – Августин не рассматривается как отец римско-католической церкви, а работа, посвященная 1500-летней годовщине его смерти, адресована протестантам, а не католикам, – но те два совершенно различных способа осмысления и переживания своего глубинного, внутреннего отношения к Богу, которые были у этих людей, столь далеко отстоящих друг от друга по времени и обстоятельствам жизни. Августин был «образцовым» в своем личном исповедании веры, а Кьеркегор «исключительным» в своем переживании того, что Арендт называет «парадоксом» христианского существования.

Между этими двумя работами длинный вдумчивый обзор «Идеологии и утопии» Карла Мангейма затрагивает несколько иное отношение, а именно сознания или духа (Geist) к миру и времени – фундаментально важная тема для Арендт, по которой она многократно высказывалась до конца своей жизни. В эссе со всей серьезностью рассматривается мангеймовское понятие «экзистенциальной ограниченности» всей мысли, включая философскую или созерцательную, в попытке обнаружить ее источник в «бездомности» современного человека. Такая бездомность рассматривается Арендт как условие социально-экономической «реальности» и в противопоставлении собственной «уединенности» созерцательной мысли, которая является «подлинной возможностью человеческой жизни». Хайдеггер и Ясперс появляются здесь (как и часто в этом томе) в качестве наиболее выдающихся представителей современной философии и, в частности, ясперсовское понятие трансцендентности