Удовлетворенный ответом, комполка повернулся к ротному Котельникову, который сизым голубем топтался у выхода:

– Гони сцепку из двух танков к оврагу. Машину вытянуть и мне доложить. А этого, – он кивнул в сторону потупившегося майора, – назначаю тебе лично в ученики. За пять дней выучишь его так, как никого в жизни не учил. Он, оказывается, у нас молодец, орел! Вишь, ты: три штуки! Молодец!

Комполка покрутил головой и совсем миролюбиво хмыкнул. Запахнув тулуп, он в сопровождении верного замполита, оттеснив плечом Колю Котельникова, который впал в столбняк, вышел на мороз.

Одна голова – хорошо! Две – еще лучше. Три – просто замечательно! А если больше трех голов, то получается Коллективный Разум, великая сила свершения.

Вряд ли кто задумывался над судьбой отдельно взятого Члена Коллективного Разума, потому как он – элементарный винтик, шестеренка, звено, на худой конец просто шайба Гровера в механизме рождения и реализации Идеи.

Есть смысл пристальнее взглянуть на мир и признать, что каждый Член Коллективного Разума тоже человек и имеет право на индивидуальность и даже личную жизнь.

Иногда Члены Коллективного Разума силами обстоятельств оказываются несовместимыми по резьбе, модулю, габаритам. Тогда Идея принимает причудливые формы, а процесс свершения изначально обречен на результат, не предусмотренный сценарием.

Непреодолимыми обстоятельствами в этот раз стал Чемпионат спасателей России. Спрыгнуть с такой телеги на ходу еще никому не удавалось. И Коллективный Разум вынужден был генерировать Идею в строго заданные сроки и в жестких рамках министерской сметы.

Как водится, в планах все выглядело замечательно. Но, как говаривал генералиссимус Суворов: «Гладко было на бумаге…».

Один из Членов Коллективного Разума (для краткости будем их нумеровать в порядке штабной иерархии), «седьмой», рассчитал величину заряда для фейерверка на церемонии открытия Чемпионата. Но «восьмой» то ли плохо понял, то ли проявил излишнюю инициативу, и приветственный пунктир из огненных фонтанов на крыше главного объекта никак не хотел полыхать. Он то уныло гас на третьем или четвертом огне, то начинал гореть с хвоста, а то и вовсе мерзко дымил без пламени. «Восьмой» боролся с этим негативным явлением в меру своего разумения, отбросив теоретические изыски «седьмого» и решая проблему простым увеличением мощности зарядов. Когда эта величина достигла значения двух Хиросим, «восьмой» эксперименты приостановил, сочтя, что теперь в самый раз.

Вот уж на церемонии открытия духовой оркестр грянул торжественный марш. Вот уж «седьмой» махнул рукой, в смысле: «Давай, поджигай!» Но под большим фанерным плакатом, водруженным на крыше главного объекта, ничего не произошло. «Седьмой» с трибуны махал руками со скоростью ветряной мельницы, а «восьмой», зажав во вспотевших ладошках батарейку, раз за разом тыкал веничком скомканных проводов мимо контакта. Наконец он попал куда надо. «Седьмой» это понял по ликующей улыбке «восьмого», замеченной им с расстояния тридцати метров.

Возможно, «восьмой» разуверился в жизни или на репетициях осталось неизрасходованным неназванное количество динамита, но в этот раз все заряды сработали разом. В грохоте взрыва заглохли трубы оркестра. Сорванный со штатного места в голубую высь вознесся фанерный плакат на увесистом деревянном подрамнике. Те, у кого были бинокли, могли с некоторым усилием прочесть уменьшающуюся на глазах надпись: «Слава российским спасателям!». Оркестр пропустил такт. Далее марш стал походить на печальный негритянский блюз, потому что оркестранты уже не глядели на ноты, а опасливо косились в небеса, откуда по непредсказуемой траектории огромным вороном падал пятиметровый плакат. Лишь тот, кто отбивал такт, остался верен себе. Он прикрылся инструментом, и ему в буквальном смысле все было «по барабану».