– У меня есть тайна, – принялась она напевать, чтобы настроить его на свою волну; в песне этой Алёна знала только первую строку и повторяла её на разные лады.

Андрей повторил её фразу и вернулся к своему.

– У меня есть тайна… Парам пам, пам пам пам… Ну, кончай смеяться!

Вагон покачивался и гремел на стыках, по обеим его сторонам лес проходил парадом. Туман рассеялся, верхушки сосен и берёз наполовину растаяли в утренних лучах, даже бетонные столбы заблестели серебром. Они летели назад, и какой-то один провод, слабо натянутый, всё капал и капал, и не мог достать до земли… Тень вагона скользила рядом, гладя прозрачной ладонью белые, жёлтые, лиловые островки, а потом, на едва заметном повороте, исчезла. Поезд ещё добавил хода. Краски сливались, мельтешили – но если быстро скосить глаза против движения, увидишь моментальную, очень чёткую фотографию, и она долго будет жить сама по себе, проступая сквозь Андрея с его музыкой, сквозь двери в тамбур, сквозь контролёров, проверяющих билеты…

– Знаешь, что я заметил? – сказал Андрей, не прекращая играть, но глядя в окно. – Когда едешь в Выборг, лес по пути в основном низенький, чахлый, болотный такой. А вот по нашей ветке – совсем другое дело. Богатырский лес.

– Зато Выборг красивый. Знаешь, как называются эти цветы? – спросила она Андрея, кивнув на поляну. – Вон там, где маленькое озеро, в тени.

– Это таволга. Очень приятно пахнет. А вон там, фиолетовые – это кипрей. Или, проще, иван-чай.

– Я знаю иван-чай. А почему такое название?

– Из его листьев можно делать чай не хуже цейлонского. И, говорят, очень полезный для мужчин. Знакомая на Ладоге его замечательно… – и тут Андрей запнулся.

– Опять твоя знакомая на Ладоге. Ты даже здесь думаешь о ней, да? – Алёна хотела обидеться, но вспомнила, что у неё же есть тайна. Ну и пусть едет к своей знакомой. Алёна тряхнула головой, отбрасывая назад волосы.

«Тьфу ты, сорок три несчастья!..» – подумала она, задев человека, сидевшего позади. Это был конопатый мальчишка лет тринадцати, вылитый книжно-экранный хулиган. Одновременно обернувшись, они встретились глазами. «Извините», – смущённо сказала Алёна, а парень, не издав ни звука, вдруг стал малиновым с вишнёвыми брызгами веснушек. Алёна заметила хмурый взгляд женщины напротив него, угадала в ней маму и, перед тем как отвернуться, мысленно извинилась ещё раз.

Солнце поднималось, и вскоре Алёна, как бабочка, сидела в одном большом луче. Чихнула, и ещё раз чихнула, закрываясь ладонью…

– Ну что такое? Светит прямо в нос. Андрей… Сделай что-нибудь, ты же мужчина.

– Давай пересядем, – предложил он и заиграл нормально, всеми руками, мелодию прогноза погоды, но не ту, где герой просит девушку за что-то его простить, а уже подзабытую, ночную, дорожную.

– Не годится, – сказала Алёна. – Думай ещё.

Поезд изогнулся на повороте, из окна первого вагона показался хвост. Солнце перелетело на другую сторону, Юра Шумилов принял подачу и заморгал. Рядом с Алёной вновь побежала тень, уже более густая и крутолобая.

– Молодец, – похвалила Алёна. – Как это у тебя получилось?

Андрей молча пожал плечами.

– Всё равно жарко, – Алёна сняла через голову пушистый свитер и, оставшись в коротенькой белой майке, протянула его Андрею:

– Убери к себе, пожалуйста.

Андрей, отложив гитару, снял с багажной полки рюкзачище, поставил на сиденье, открыл и стал запихивать свитер.

– Ну что ты делаешь? – сказала Алёна. – Помнёшь ведь, дай сюда.

Она встала на свои кроссовки и потянулась к верхней полке за своим же лёгким, брусничного цвета рюкзачком. Поезд тормозил, проползая мимо грузных рыбаков в плащ-палатках, болотных сапожищах, со спиннингами, телегами, бесформенными котомками – человек пять, а заняли всю платформу. Алёна задержалась у окна, демонстрируя худенький, будто лакированный живот, полоску голой кожи между джинсами и майкой с аккуратным пупком посередине.