Либаний покосился на своего учителя и сказал:

– Еще мне нравится Гомер.

Элпидий наклонился к Либанию, ленты его чудные упали на голову мальчика – и он шепотом спросил:

– Так сколько же кораблей привел Одиссей к стенам Трои?

– Двенадцать носов, горящих пурпуром и охрой! – выпалил ученик.

Теперь в его глазах действительно стояли слезы, но это сияли слезы радости.

– Всего-то? Не путаешь? – хитро улыбнулся философ.

– Не-а, – Либаний просиял, уверенный в своей правоте.

– Похвально, похвально, – потрепал его по щеке Элпидий.

– Так все же, почему ты идешь на бега, а не в Дафну к Ямвлиху? – с глумливой улыбкой разглядывая наряд знакомца, Каллиник явно решил допечь его своими вопросами.

– У божественного разыгралась желчь, и он временно не принимает друзей, – у философа-красильщика при этих словах нервно вздрогнули красивые ноздри. И он бросил взгляд мимо грамматика на угол площади Селевка, откуда неспешно и суетливо, величаво восседая в носилках, в сопровождении десятков рабов, как консулы в окружении ликторов, двигались богатые горожане на ипподром. По его виду можно было понять, что это внезапное немощное затворничество Ямвлиха сильно задевало его самолюбие.

Каллиник заметил это и добавил с издевкой, смакуя каждое слово:

– Неужели Ямвлих не принимает даже и Сопатра? А я слышал, что они породнились.

– Да, божественный выдал дочь за Сопатра Младшего, – устав от его вопросов, нехотя ответил ученик теурга и отвел взгляд.

Вдруг он заметил в толпе девушку и изменился в лице. Беззаботное и даже насмешливое лицо его внезапно просветлело и стало торжественным. В воздушном пеплосе цвета горной лаванды с вышитыми по нему золотыми львами, крокодилами и сернами, в голубой прозрачной накидке девушка плыла, как казалось ему, словно лиловое облачко над пестрой улицей. Стройная, как Артемида – с узкими бедрами и острой грудью без подвязки, с тонкими запястьями, увитыми змейками браслетов. С мягким, почти детским лицом невинной нимфы, маленькими припухлыми губами, блестящими от яркой помады. Со строгими черными бровями и полными тайны большими зелеными глазами, которые так лучились каким-то неземным светом, что сразу же и обожгли душу бедного философа, как только он увидел их в толпе.

Элпидий коснулся спрятанного на груди образа своего покровителя Сераписа, и прошептал страстно:

– О, богиня всех богинь, Афродита! Будь милостива ко мне!

Сердце его в ответ стукнуло в магический амулет и замерло. Он даже и не успел подумать, что погиб. Но девушка в голубой накидке этого не заметила и прошла мимо, говоря о чем-то со служанкой, так и не удостоив вниманием молодого философа.

Каллиник проследил за его взглядом и весело подбросил:

– Не выверни себе шею, друг-философ, а то перестанешь нравиться Эроту. Ты мечешь стрелы напрасно, уверяю тебя. Эта нимфа не интересуется философией.

Ослепленный зеленым светом таинственных глаз, теург не сразу пришел в себя.

– Неужели? Но зато, судя по тому, куда она направляется, ее интересуют бега. Хотя, если иметь в виду ее голубую накидку, она не из нашей команды. Но это же поправимо! Верно, друг? – попытался он призвать себе на помощь свое чувство юмора, которое до этого момента его еще ни разу не подводило. Но шутка не удалась.

– Вряд ли, – покривился грамматик.

– Почему? Что за птичка?

– Не та, уж точно, что станет петь на одной ветке с таким разукрашенным павлином, как ты, – усмехнулся Каллиник, имея в виду алые ленты Элпидия. – Это Таэсис, дочь Аммия, архитектора из египетского Антинополя. Отца отозвали на восстановление разрушенного войной Византия, а дочь пока осталась здесь.