Впрочем, в самом конце я увидел… не рабочего нет, а только… но обо всем по порядку.

Каждый раз, когда я выходил из своего дома или наоборот возвращался откуда-то с Димычем, я замечал, что у будущей веранды появляется какая-нибудь новая деталь – ряд кирпичей, несколько досок… иногда только одна доска…

«Строительство» шло полным ходом.

Главное, было отсутствовать какое-то время. Не смотреть на веранду… больше двух-трех часов. Где-то так. Но, во всяком случае… не пять, не десять минут…

Как-то раз я подумал: а может быть мне стоит… сидеть на своем крыльце и подолгу следить за верандой, следить, следить… в надежде увидеть хоть одного рабочего?..

Нет, я избегал это делать. Потому что это все равно, что нарушить ежедневное перемещение сестер на участке, ежедневный ход. Пойти против них. Это было чувство… похожее на страх – когда не можешь перешагнуть через некий барьер, очень великий и тяжелый – и ощущаешь всю его тяжесть.

Тяжесть перемещений. И это давило на душу.

Ну да, это был страх.

Я хочу, чтобы Мария и Вера исчезли из этого поселка.

Но как им теперь исчезнуть? Теперь уж этого точно не произойдет – раз они даже решили веранду поставить. Впрочем, я, на самом деле, и до этого не понимал, как бы они могли исчезнуть. Но мне просто этого очень хотелось ………………………………………………………………………………………

Веранда появлялась. Потом, когда я уехал в город на несколько дней, вернувшись, увидел, что в ней уже застеклено одно из трех окон и покрыта крыша…

Веранда была почти готова.

– Зачем тебе к Мишке-то идти, скажи мне?

– В приставку играть.

– Ну не ходи.

– Ну не ходи-и-и-и… – передразнивает меня Димыч ноющим голосом и ехидно высовывает язык. – Я пойду, а чё тут-то делать?

Сейчас день. Мы стоим и переговариваемся возле Димкиного участка.

Мишка, к которому он собирается, появился здесь всего пару месяцев назад. Я с ним не очень общаюсь, а вот Димыч – сразу стал дружить; он ходит теперь к Мишке домой играть в приставку. Но я с Димычем не могу туда пойти – меня просто не звали. И он это знает.

Но он не спешит уходить, я вижу. Хочет, чтобы я его поупрашивал: а может, и предложу что-то интересненькое, что его удержит тут. Но в конце концов, он все равно решит идти к Мишке – я знаю.

– Димыч! Ну не ходи. Давай в бадмент поиграем.

– Да играли уже сто раз.

– Ну тогда давай в карты.

– Да не хочу я в карты, – ехидно отнекивается.

Потом срывает нераспустившиеся цветки ромашек с длинных стеблей и бросает в меня; дразнит.

– Я пойду.

– Ну не ходи.

– Нет, пойду.

– Давай в «часового» поиграем!

– В «часового»? – Димыч замирает.

Я сделал последнюю попытку, но меткую – он обожает эту игру.

Суть ее в том, что водящий зарывает в куче песка некий предмет. Потом начинает ходить вперед и назад по дороге, как часовой, с воображаемым пистолетом. Длина пути в одну и другую сторону строго оговорена, и «часовой» не может оборачиваться на звуки. Второй игрок – «грабитель» – выбегает и роется, ищет предмет только то время, пока водящий идет, повернувшись спиной. «Грабитель» должен поискать и, если не нашел, успеть спрятаться до того, как «часовой» обернется и пойдет обратно. Если он увидит «грабителя» – выстрел; «часовой» выиграл. А «грабитель» выигрывает, если находит зарытый предмет.

Да, Димыч обожает эту игру.

– Ладно, давай! – соглашается он.

Все то время, пока мы разговариваем, я краем глаза наблюдаю за верандой. Она строится, когда не смотришь на нее. Но если…

Я стою, смотрю на веранду, смотрю, потом отворачиваюсь и тут же поворачиваюсь и снова смотрю… нет, от этого ничего не изменится. Надо не смотреть не меньше пяти-десяти минут…