Это внутри как вскипает, болезненно сцепилось!..

Переворачивая страницу, я продолжаю читать:

«Я вошел в дом. Обед совсем скоро, я не опоздал – это хорошо.

Стрекоза… я держу в руке – наверное, надо насадить ее на иглу? Она ведь все равно скоро умрет. И я не знаю, что они едят и как ее вылечить…

Почему она сидела на дороге и не смогла уклониться от велика?

Да, она, видно, больна.

Ты прям как будто о человеке говоришь… вспоминаю, я, как Димыч сказал…

Прям как будто о человеке… она больна.

И все-таки странно, что он так сказал…

Стрекоза скоро умрет.

Идя в дом, я переложил ее из левой руки в правую – тр-р-р! На перемену руки стрекоза ответила коротким стрекотанием крыльев, две секунды. Я знал, что она жива! Похоже на сухую трещотку, два двойных крыла, по два прозрачных «лепестка» с каждой стороны брюшка.

В ее пористых глазах ничего не отражается, они будто ничего не видят.

Синеватое с черными вкраплениями брюшко уже изогнулось крючком.

Быть может все-таки не… что если положить ее в банку? Меня что-то останавливает от того, чтобы насаживать на иглу. Не то, что я боюсь чего-то, нет, а мне просто как-то… что-то стопорит внутри… беспокойство, что ли?

Мне просто как-то не хочется это делать – легче положить в банку. Да ведь она и жива еще.

Посадив ее в банку, я смотрю… этот удивительный соблазн – снова и снова смотреть на глаза стрекозы, не имея возможности ничего разглядеть и определить в них. Чем-то они похожи на… пористый шоколад?

Мать входит в комнату. Прошло всего пять минут с тех пор, как я вернулся – сижу за столом с банкой в руках, стрекоза в банке.

– Что это у тебя?

– Стрекоза, не видишь?

– Ты ее поймал? Зачем?

– Я не ловил ее. Это случайно вышло. Стрекозу очень сложно поймать.

Мать просит меня идти мыть руки. Но я сижу, не двигаюсь с места, делаю жест рукой – подожди.

– Что такое? Никак не налюбуешься? – в голосе матери слышится раздражение еще чуть заметное но готовое подскочить…

Я торопливо спрашиваю:

– Скажи, ты помнишь ту передачу, пару месяцев назад… про зрение насекомых.

– А что такое?

– Шмели, стрекозы – они видят как-то по-другому. Не так, как люди.

Мне вдруг становится неприятна эта тема – не смотря на то, что я сам же и поднял ее.

– Да. Помню.

– Как они видят?

– Не знаю. Этого никто точно не знает. И не может знать.

«Чтобы узнать, человек должен стать стрекозой», – мелькает у меня в голове.

– Но есть ведь предположения… – говорю я.

– Да, наверное. Биологи это как-то определяют, изучая строение глаза. Ты идешь мыть руки или нет?

– Да… – я поспешно ставлю банку на подоконник, встаю из-за стола.

Я хочу, чтобы Мария и Вера исчезли из нашего поселка.

– А помнишь, мам, там даже на экране телевизора показывали, как они видят якобы. На двенадцать секций был экран разделен.

– Этого я не помню.

– Или я что-то путаю? Кажется, на двенадцать квадратов. И замедленная съемка в каждом. Что-то такое… как называется зрение насекомых?

– Фасеточное.

– Да, точно. Фасеточное.

Я выхожу на крыльцо и вдруг вижу… возле стены дома Марии и Веры… четыре выкопанные ямы! Небольшие, наполненные цементом, и из него торчат вверх штырьки арматур. Круглые ямы, и расстояние между левыми и правыми совпадает по длине со стеною. На земле образуют прямоугольник, две задние – возле самой стены.

Стена прямо напротив моего крыльца, я очень хорошо вижу ямы и… я смотрю во все глаза, не верю: откуда это взялось? Утром их не было, это точно! Как они могли появиться так быстро?!.. И для чего? Мария и Вера собираются делать… пристройку? Быть может, веранду?

Цемент в ямах еще жидкий, не застыл… Да, конечно!

Штырьки арматур, торча из серой «кашки», посверкивают на солнце.