Примерно через час около Марьяны остановился высокий седеющий иностранец в малиновом свитере и белом плаще. Он равнодушно взглянул на ее картины, а затем его взгляд приклеился к ее лицу. Марьяна покраснела, опустила ресницы, смешалась, затем решилась прервать молчание:

– Вас что-то заинтересовало?

– А?

– Вот ду ю вонт?.. Эээ…

– Yes, – иностранец небрежно указал на пресловутый уголок Михайловского парка. – Its – how mutch?

– Это… Its…

Пока Марьяна мучительно раздумывала, какую назвать сумму, так как даже не придумала, за сколько продавать свои произведения – уверена была, что никто никогда ничего у нее не купит, иностранец вынул из нагрудного кармана стодолларовую зеленую бумажку.

– O-key?

– Yes, thank you… Спасибо вам огромное, – бормотала Марьяна. Крошечная, чуть больше ладошки картинка в пластиковой фоторамке, уже никак, по ее мнению, не тянула на такие большие, опять же по ее меркам, деньги.

Иностранец брезгливо поднял с газеты картинку и небрежно бросил в пакет. Затем, продолжая все так же внимательно изучать Марьяну, извлек из нагрудного кармана блокнот, ручку и, вырвав листок, нацарапал номер телефона и название отеля – «Radisson».

– Here it is… Come to me today at six… no, seven in the evening. I'll buy you anything else… Come!

– Спасибо… Да, конечно… – окончательно перейдя на русский, бормотала Марьяна, засовывая записку в карман пуховика.

– Do you want to take a look? – бойко загалдели художники, зазывая щедрого иностранца. Он нехотя отошел от Марьяны, подошел к обладателю красного шарфа и купил у него пейзаж с разведенным мостом на фоне Петропавловской крепости. Причем за этот пейзаж заплатил гораздо больше.

– А? Что я говорил? – добродушно усмехался в бороду Марьянин доброжелатель. – Говорил, что девочка покупателей будет привлекать – так и получилось.

– Да, теперь сам вижу, – мурлыкал, прищурившись, как кот, толстяк в красном шарфе. – Ты это, девочка, в следующий раз пофасоннее что-то надень.

Решив, что больше одного везения в день быть никак не может, Марьяна еще некоторое время постояла для вида, а затем собрала свое хозяйство в большой пакет и, вприпрыжку от радости и холода, побежала домой.

Мать уже собиралась на работу.

– Мам, ты еще не ушла? Ура! Живем! Картину купили!

– Да ты что?! Какую?

– Новую! Уголок Михайловского парка. За сто долларов!

Марьяна помахала перед глазами матери зеленой купюрой.

– А я что говорила? – затараторила та. – Говорила же – работай больше! Вот ты поработала, дочь, и на этой последней картине, видно, мастерство твое отточилось, вот ее и купили. Еще работай, еще! Сейчас дело-то и пойдет.

Марьяна хотела рассказать матери о приглашении иностранца посетить его в отеле, но густо покраснела – и промолчала. А когда мать ушла на работу, вытащила записку и выбросила в форточку.

– За сто долларов чувствительное спасибо! – зло крикнула она. – А вот зарабатывать я собираюсь исключительно своим талантом, а не другими местами… Сволочь! Думаешь, все мы здесь продажные, да? Думаешь, поманил долларом, и делай с нами что хошь? Хрен тебе!

Весь вечер Марьяна остервенело работала. Уже поздно, к самому приходу Маргариты Николаевны, новая миниатюра была готова. Девушка вставила ее в пластиковую рамку, показала матери:

– Ну? Узнаешь?

– Н-нет, что-то не узнаю… А где это?

– Ай, мама… Это же Зимняя канавка!

– Ааа… Вот теперь узнаю. Точно! – Мать нацепила на нос очки. – Да, теперь ясно вижу… И скажу тебе – эта канавка, то есть, эта картинка, уйдет еще быстрее. Мастерство-то – оно растет… Мазок смелее, игра красок там… Думаешь, я ничего не понимаю? Нет! Пообщалась с твоим отцом, наблатыкалась немножко.