Он не хочет, чтобы его родная Ади прошла через это. Не хочет, чтобы ей пришлось идти в полицейский участок и отвечать на сотни вопросов под пристальными взглядами копов, отмечающих мельчайшие реакции. И он не хочет, чтобы потом какой-нибудь вязкий адвокат стал расспрашивать ее, почему она колебалась секунду-другую, прежде чем указала на насильника. Ярон видел в кино, что копы способны на какой-нибудь грязный фокус, чтобы поставить под сомнение показания жертвы.

А он хочет другого. Чтобы Ади сразу указала на этого типа. Прямо. Без колебаний, без сомнений. Одна минута – и все. И тогда все будет кончено. Все будет кончено.

Инспектор Эли Нахум ненавидел журналистов. Особенно криминальных репортеров. И больше всех – таких зануд, как Амит Гилади. Его бы воля, он бы слова этому журналюге не сказал. Но… Прошел уже месяц после нашумевшего изнасилования, а расследование нисколько не продвинулось. Центральные издания помусолили несколько дней эту тему и благополучно перешли к другим, однако местные газеты не сдавались. Изо дня в день появлялись сообщения о расследовании, которое топчется на месте, о бездарности полиции, о несостоятельности следователя, ведущего дело. На взгляд Эли, этот крестовый поход был затеян прессой лишь для того, чтобы поднять продажи. Но это нервировало начальство, которое в свою очередь раздраженно давило на него.

Так что у него не было выбора, ему пришлось уступить пресс-секретарю полиции и встретиться в пятницу с Гилади. Битый час он был вынужден сидеть напротив журналиста, слушать колкие вопросы и пытаться объяснить, что, хотя со стороны может казаться, будто история забыта, на самом деле они постоянно занимаются этим делом и уже достигли большого прогресса. Но что этот репортер понимает? Двадцать с хвостиком – ребенок, который хочет казаться мужчиной. Сидит перед ним с серьезным лицом, размахивая авторучкой, как саблей, и важничает. Пяти минут в полиции не продержался бы, этот нуль без палочки.

Нахум проводил взглядом спину журналиста, удаляющегося по коридору, и в изнеможении плюхнулся за стол. Всего три года назад, в рамках общей реорганизации полиции, отдел переехал сюда, в самое сердце современного Тель-Авива. Ему больше нравился старый полицейский участок, шаткое здание с облупившейся краской, построенное еще до образования государства, каждая комната которого дышала историей. Еще он скучал по маленьким закусочным, где готовили еду настолько острую, что от нее прочищались мозги. Здесь все высокотехнологичное, компьютеризированное, тут и там плазменные экраны, а вместо традиционной еды – всюду суши. Полиция пытается стать тем, чем она не является.

Наверно, этот молодой репортер разочарован результатами интервью. Люди считают, что, если преступление не раскрыто по горячим следам, значит, полиция все проворонила. Они и не задумываются о сложностях сыскной работы. В фильмах история заканчивается за два часа, так почему в жизни должно быть не так?

Ну в одном-то он был честен с Гилади: с самого начала расследования дело Ади Регев лежало у него на столе и он не переставал ежеминутно о нем думать. Оно зацепило инспектора буквально в первую же минуту.

Он приехал допросить Ади Регев почти сразу, как только ему позвонили из больницы и сообщили об изнасиловании. Правая сторона лица у нее была вся в синяках, оттого что ее волокли по земле, под подбородком виднелся свежий шов от зашитого пореза, оставленного ножом насильника, глаза опухли от слез. Она сидела на кровати, полностью уйдя в себя, и, как маленькая девочка, жевала кончики волос. Разговорить девушку не получилось – в ответ на большинство вопросов она кивала головой или пожимала плечами. Она и не собиралась никуда заявлять – вот и все, что она сказала членораздельно. Но на исходе субботы, поскольку Ади все выходные не отвечала на звонки, приехали родители и, увидев, в каком она состоянии, с большим трудом убедили ее обратиться в больницу и написать заявление в полицию. Отец стоял подле Ади в течение всего допроса и уговаривал отвечать на вопросы. Мать просто молча обнимала дочку за плечи.