– Мы успели даже раньше, чем было обещано, – энергично сказал Симхони, пожимая руку Штерна. Рукопожатие оказалось крепким, будто ладонь следователя на мгновение охватили столярные тиски. Штерн даже отдернул руку, отчего Симхони пришел в еще более хорошее настроение. – Вот смотрите, господин Штерн…

– Ицхак, если вам удобнее, – пробормотал Штерн, заранее зная, что Симхони немедленно перейдет на иной уровень отношений.

– Смотри, Ицхак, вот полная распечатка. С десяти утра до полудня. Дальше я не требовал. Когда умер Аль-Джабар?

– Незадолго до полудня…

– Ну вот. Смотри: в десять на центральной площади еще было пусто, три джипа с моими ребятами стояли на контрольных точках – вот, вот и вот, а четвертый совершал патрульный объезд от западного въезда в Шуафат через улицу Сулеймана и центральную площадь к северному въезду. В десять двадцать пять на площади начала собираться толпа, и джип, дежуривший у перекрестка Алламеда, переместился вот сюда. Еще через четверть часа на площади было уже не протолкнуться, пришлось снять все машины, которые встали вот здесь и здесь. В десять пятьдесят было вызвано подкрепление, потому что часть митинговавших – человек сто, может, чуть больше – начала двигаться по улице Мардана к городскому шоссе. Их нужно было остановить обязательно, в половине двенадцатого я отдал приказ использовать резиновые пули. Обычно, если есть оперативный простор, толпа рассеивается не сразу, но вчера все происходило на довольно узких улицах, дистанция поражения маленькая, действие пуль близко к убойному… Поэтому столько раненых, есть и тяжелые. Но и эффект был практически мгновенный. В двенадцать на улицах все было спокойно, а на площади – в половине первого.

– Как видишь, Ицхак, – закончил Симхони, – у моих ребят просто физической возможности не было сопровождать врачей. Даже если бы я снял одну машину, как я мог разрешить амбулансу приблизиться к центральной площади? Врачей закидали бы камнями, разве толпа в эти моменты думает о том, что кому-то может быть плохо?

– Понятно, – вздохнул Штерн, забирая у Симхони папку. – Как всегда, виновато общее состояние арабо-израильских отношений. А по большому счету, в смерти Аль-Джабара виноват Аллах, который не позволяет мусульманам дать евреям то, что им было завещано.

– Да ты философ, – со смешком сказал Симхони и еще раз пожал следователю руку, едва не раздавив фаланги пальцев.

Шевеля пальцами, чтобы разогнать кровь, Штерн спустился к машине, бросил папку со схемой на заднее сидение и сказал Моти, читавшему «Маарив»:

– В Шуафат.

– Это вы по вчерашней демонстрации дело ведете? – проявил осведомленность Моти, выведя машину на шоссе Бен-Цви и включив мигалку. Штерн взял газету в руки: на первой полосе была помещена фотография палестинца, замахнувшегося камнем. Заголовок гласил: «Опять беспорядки в Шуафате».

– Нет, – сказал Штерн. – Поедем к дому адвоката Аль-Джабара, это на центральной площади, второй дом от…

– Знаю, – заявил Моти, увеличивая скорость до девяноста в час. – Та еще птичка. Дай таким волю, нас бы тут давно всех перерезали.

– Не уверен, – сухо сказал Штерн и отвернулся к окну. Он и сам, если по большому счету, считал Аль-Джабара врагом Израиля, но все-таки ему почему-то было обидно за покойного приятеля, который наверняка сделал бы все, чтобы не допустить резни, если даже предположить невозможное и представить, что арабы взяли-таки власть в Иерусалиме. Закон и право были для Аль-Джабара превыше всего – кстати, именно израильский закон адвокат знал прекрасно и пользовался всеми лазейками, но не для того, чтобы закон обойти, а для того, чтобы правильно (в интересах своего клиента) им воспользоваться. Аль-Джабар и в палестинских кругах слыл человеком противоречивым: готов был бороться с евреями до их полного изгнания, но требовал от своих соплеменников, чтобы для этого использовались только законные способы. Война, кстати, по мнению Аль-Джабара была способом вполне законным в отличие от террора.