Кряхтя и проклиная и былое знакомство с Абу-Джабаром, и собственную службу, Штерн выбрался из-за стола. Он чувствовал себя разбитым – сейчас хорошо бы какое-нибудь убийство, желательно в еврейской части города и не на националистической почве, тогда он встряхнулся бы и принялся за работу с обычным для него усердием, о котором коллеги говорили: «Штерн пошел по следу, значит, нужно готовить камеру».

Конечно, это было преувеличением. Штерн прекрасно знал статистику раскрываемости преступлений, особенно когда речь шла о нем самом: восемьдесят три процента – пять из шести. Прекрасная раскрываемость, как говорил прокурор Вакнин, всем бы такую. Но ведь и преступления… Муж убил жену в пылу ссоры, облил себя бензином и собрался поджечь, соседи вовремя позвонили в полицию. Или вот – два парня-наркомана влезли в магазин радиоаппаратуры, сработала сигнализация, обоих взяли на месте, причем один из них просто не соображал, что делает. Не так уж часто приходилось вести долгие следственные действия и вычислять преступника, а потом идти по следу и присутствовать при задержании под немые возгласы патрульных: «Ай да Штерн, ай да молодец!» Последний случай был полтора месяца назад – он действительно тогда поработал не хуже Холмса или этого американца, как его – Перри Мейсона. Убили художника и на месте преступления практически не было улик. И по знакомствам работать смысла не было – художник жил уединенно, терпеть не мог компаний, друзей не имел, врагов, по-видимому, тоже. И убийство с целью ограбления все это не напоминало. Штерн тогда часами сидел в огромной прокуренной мастерской, где полотна и мольберты были навалены как папки с делами в кабинете самого следователя. Сидел, не обращал внимания на недоуменные взгляды коллег и, в конце концов, вычислил убийцу. И доказательство вычислил – убийца даже слова не смог сказать в свое оправдание.

Но такие дела, где действительно нужны были мозги и опыт, случались не часто. Точнее, слишком редко, чтобы Штерн получал удовлетворение от собственной работы.

Следователь медленно спустился в холл, механически отвечая на приветствия, и спросил у дежурного офицера, есть ли свободная машина. Обычно все машины были в разъездах, и Штерну приходилось ехать на своей, чего он очень не любил в рабочее время – особенно если приходилось углубляться в арабские кварталы. Не то чтобы боялся нападения, но и испытывать хотя бы мимолетное чувство незащищенности тоже не очень хотелось.

К счастью, в гараж только что вернулся Моти, он даже не успел выключить мотор и потому к появлению Штерна отнесся с неудовольствием, хотя и уважал следователя, причем не только за ум, но и за способность рассказывать о преступлениях так, что заурядное убийство из ревности становилось конечным звеном цепи необратимых и страшных действий.

– Куда едем? – спросил Моти, когда Штерн тяжело уселся рядом и пристегнулся.

– Сначала в кафе по твоему выбору, – сказал Штерн, – я с утра не ел и неизвестно когда получится… Потом к пограничникам, а оттуда в Шуафат.

Программа показалась Моти вполне приемлемой, особенно в первой части, и минут через десять мужчины сидели в уютном ресторанчике Марка Толедано в одном из многочисленных переулочков, отходивших от шумной центральной улицы имени давно почившего и мало кому известного английского короля Георга Пятого.

Штерн с удовольствием «оттянулся», как говорили в таких случаях молодые коллеги, а потом заметно повеселевший Моти с ветерком доставил следователя в расположение участка, где держал свою канцелярию полковник Симхони.

Новый начальник пограничной службы иерусалимского округа оказался, в отличие от ожиданий Штерна, мужчиной далеко не богатырского сложения. Он был скорее тщедушен и напоминал итальянского комика, фамилию которого Штерн, естественно, давно запамятовал.