– Он позвонил вам и сказал, что приедет. Когда? – снова перебила Галковскую Лена. Вести разговоры о фасонах платьев в ее планы не входило.

– Ах, да. Он не уточнял времени. Просто сказал – жди с обедом. Я поехала на рынок. У нас тут поблизости нет рынка, а Сережа не любит магазинное мясо. Приготовила все, стол сервировала. Вино мне один студент презентовал. Ну, знаете, как это бывает. Грузинский строгий папа сказал перед началом сессии: получишь хоть одну четверку – зарэжу! А парнишка никак даже на четверку не тянул. Ну вот сразу у него не заладилось с моим предметом, а он же у них не профилирующий. Поставила я ему пятерку, пожалела парня – вдруг отец и вправду зарежет, а мальчик не забыл, принес мне через неделю бутылку вина, поклонился, руку поцеловал. Такой галантный, симпатичный. Нос орлиный, глаза так и горят! Но не мне, конечно, о таких думать, – вздохнула она. – Молодые, они знаете ли, все как-то к молодым тянутся.

– Вы приготовили обед и ждали Дублинского, – терпеливо напомнила Лена.

– Да… Обед был шикарный. Сереженька вбежал ко мне на пятый этаж как мальчишка, поцеловал, подарил букет. Вон, видите, в углу стоит. Необыкновенные цветы. Видите эти штучки? Это такой специальный декоративный сорт капусты. Представляете? Букет с капустой!

– Он был весел и беззаботен, я правильно поняла?

– Да, совершенно беззаботен. Я так обрадовалась – думала, он останется у меня ночевать. Мы сидели, держались за руки. Он рассказывал мне о исследовательской лаборатории в Кёльне, в которой ему довелось побывать. Мы решили кое-что у них перенять.

– Вы что, за романтическим ужином разговариваете о работе? – опешила Лена.

– Это был романтический обед, – поправила Галковская. – А потом, если вы, например, обедаете со своим коллегой, который вам не только коллега, но и… Я говорю, допустим, вы с ним обедаете. Неужели вы станете обсуждать посторонние вопросы? Мы с Сережей были преданы одной и той же идее. Потому, наверное, он и полюбил меня. Ведь его жена тоже раньше защищалась на нашей кафедре. Но потом – дом, заботы, муж – всемирно известный ученый. Словом, она отошла от науки.

Лена посмотрела на Ирину и подумала, что та, в общем, верно рассуждает – не будет, она, например, с Гордеевым говорить за обедом, пускай и романтическим, о посторонних вещах. Даже некое чувство симпатии пробудилось в ней к этой растрепанной, нервной женщине. Стоп! Стоп, подруга!

– А вы в самом начале что-то сказали о своей вине, – напомнила она. – В чем все-таки эта вина заключается?

– Ах да, я как раз к этому веду, – сказала Галковская. – Понимаете, я так ждала его, так мечтала, что вот сейчас он освободится, приедет ко мне, и мы всю ночь… Словом, в этот день он будет только моим – и больше ничьим. Но он то и дело глядел на часы… Ему такие часы в Германии подарили – удивительные просто! И вдруг вскочил, как чертик на пружине. «Ну все, родная, мне пора». А его удерживать бесполезно. Ну я проводила его до порога. Закрыла дверь, села за стол, смела бокалы и тарелки на пол, достала бутылку водки. И, не поверите, обозлилась и говорю: «Лучше бы ты умер, чем снова к ней возвращаться!» Это я не помня себя сказала, понимаете? Но всякое произнесенное нами слово – это не просто так, знаете, да? Особенно когда с сердцем говоришь, это еще страшнее, все там, – Ирина показала наверх, на грязноватый, в желтых подтеках потолок, – там все слышат. И каждое наше желание взвешивают. Самое искреннее – выполняют. Так что опасайтесь желать кому-то плохого. Это может запросто сбыться.

Лена взяла с подноса козинак и проглотила, почти не жуя. Это было совершенно невозможно выносить! А она-то думала, что Галковская сейчас расскажет ей нечто существенное, что позволит хоть на полшага приблизиться к разгадке неожиданной и страшной смерти Дублинского.