– Бошш, это «Ромео и Шульетта…» – залепетал Карлос. – Вот на коробке напишано.

– Я курю настоящую «Ромео и Джульетту»! Кубинскую! – вспыхнул Джанкано. – А не эту доминиканскую подделку. Принеси мне коробку из моей каюты!

Карлос исчез так же быстро, как и появился.

– Сигары – моя страсть, – продолжил прерванную вспышкой гнева беседу Джанкано, поворачиваясь к сидевшей напротив него Юдит, и, чтобы получше разглядеть ее пышно-манящие формы, стянутые грозившим вот-вот треснуть купальником вызывающе яркой расцветки, он приподнял черные очки, из-под которых блеснули колюче-серые, почти белесые глаза: – И несмотря на то, что Кастро отобрал у меня все мои гаванские казино, я по-прежнему курю только кубинские. А ты любишь кубинские сигары?

Юдит жеманно захихикала.

– Ладно! – махнул рукой Джанкано. – О чем они еще говорили?

– Да ни о чем… – еще подхихикивая, отмахнулась Юдит, но, столкнувшись с ледяным взглядом Джанкано, быстро и испуганно добавила: – Честное слово, мистер Джанкано! Мы искупались в бассейне, выпили и быстро разошлись по комнатам. Надо сказать, Джек прекрасный любовник.

– Джек? – удивился Джанкано.

– Все друзья его так зовут, мистер Джанкано, – пожала плечами Юдит, мгновенно преодолев испуг природной глупостью.

– Кого?

– Ну, Джона Кеннеди… Я его узнала, я видела его по телевизору. Господин президент разрешил мне тоже его называть Джеком.

– Идиотка! – выругался Джанкано и, покосившись на появившегося Карлоса с сигарной коробкой в руках, прошипел: – Я же предупреждал тебя никогда не упоминать президента.

– Но вы же сами спросили, мистер Джанкано…

– Дура какая! Что ты все заладила: мистер Джанкано, мистер Джанкано… Называй уж лучше Джеком.

– Хорошо, мистер Джек…

– Да не меня, дура! – Джанкано обреченно закатил глаза, вытащил из услужливо подставленной Карлосом коробки сигару, понюхал ее и, вставая, махнул рукой Юдит: – Пойдем лучше в каюту! Покажешь, какой Джек замечательный любовник.

На фоне зеленого буйства пышных елей и сосен, раскидистых пальм, устремленных в небо эвкалиптов и махровых акаций дерзко пламенела красночерепичная крыша старинного особняка. Вдоль дорожки, ведущей к дому, благоухали розы, мальвы и люпины, а вокруг просторной открытой террасы, окружавшей дом, в висящих на перилах резных деревянных ящиках желтели калифорнийские маки.

Пройдя по дорожке, засыпанной мелким гравием, Олейников подошел к особняку, огляделся и, стараясь ступать осторожно, чтоб не скрипнули ступеньки, стал подниматься по лестнице на террасу, в дальнем углу которой в ротанговом кресле-качалке он приметил неподвижную человеческую фигуру.

Петр сделал несколько бесшумных шагов и осторожно положил руку на плечо дремавшему в кресле человеку. Тот вздрогнул, резко обернулся и выбросил вперед лежавшую под газетой на коленях руку – в грудь Олейникову уперся холодный ствол револьвера! Сквозь длинную седую челку голубые, хоть и усталые, но волевые глаза пристально смотрели на Олейникова. Плотно сжатые губы, прямой нос, немигающий взгляд подчеркивали решимость. Боясь пошевелиться, Петр осторожно улыбнулся. И вдруг губы хозяина дома задрожали, на ресницах блеснула слеза, рука с револьвером упала на колени, и он еле слышно прошептал, словно выдохнул:

– Петенька…

Шикарная яхта Джанкано величественно вошла в лос-анджелесскую бухту Марина-дель-Рей и уверенно пришвартовалась у центрального причала.

– А когда я получу свои деньги? Вы ведь мне заплатите? Как договаривались? – капризно морща носик и на ходу застегивая платье, тараторила Юдит, семеня по палубе за Джанкано к трапу.