Больше всего он волновался, чтобы окружающие люди были накормлены. Выкинутая на свалку еда наносила ему душевные раны. Он не мог пройти мимо недоеденной шаурмы или недопитого кефира. В этот момент его глаза загорались, и он жадно начинал искать, по его мнению, голодающего человека. Замечая, что Костыль в очередной раз поднял что-то с мусорки, я в панике сразу бежал к Джону и умолял, чтобы он убедил Костыля этого не делать.

– Костыль, не гони! – начинал Джон. – Малый пугается твоих развлечений.

– Ничего страшного, пусть закаляется характер, – отвечал он.

У всех остальных появлялись дьявольские улыбки в предвкушении представления с поеданием испорченной еды. Больше всего мне было жаль парней, гулявших в этот момент со своими девушками. Окружив скамейку со всех сторон, Костыль протягивал несчастному объедки со словами:

– Ешь.

Девушки начинали вступаться за своих возлюбленных, но опекуны делали вид, что их не существует, сконцентрировавшись исключительно на жертве. Бедолаги сперва всегда отказывались, и сразу следовал сильнейший удар в грудь. От нехватки воздуха те начинали задыхаться. Девушки в панике орали на весь парк. Никакой реакции и в этом случае не следовало. Все ждали, когда жертва начнёт трапезу. Зрелище продолжалось до последней съеденной крошки. Все с нетерпением наблюдали, как еда исчезает в желудке несчастного, наслаждаясь процессом.

«Ты знаешь, что бывает со стукачами?» – систематически повторял он один и тот же вопрос, глядя своим отмороженным взглядом мне прямо в глаза, заставляя держать всё увиденное мной в сокровенной тайне. Одна мысль о том, чтобы всё рассказать маме, приносила мне жуткие страдания. Иногда я просыпался в ужасе от чудовищного сна, где Костыль душит меня и кричит прямо в лицо: «Зачем ты всё рассказал маме?»

«Джон, почему ему это доставляет такое удовольствие?» – интересовался я.

«Без понятия», – отвечал он. – «Видимо, это связано с тем, что в детстве он постоянно голодал». Когда он был маленький, его мама долго жила у цыганей за дозу, помогая им по дому, выполняя всю грязную работу. Костыль рассказывал, что цыгане кидали ему со стола какие-то объедки. Вечно недоедая, он радовался хоть чему-то, что могло утолить его голод.

От его чувства юмора у меня к горлу подбирался ком и начинало подташнивать. Он брал в руки огромный тесак и кричал:

– Давайте обрежем Малого!

За меня сразу вступался Джон:

– Костыль, не пугай его!

– А что, он как не наш, все обрезаны, а он нет, надо его тоже чикнуть! – продолжал он свои дебильные шуточки. – Знаешь, как это происходит? Натягивается шкурка, клац – и всё!

Видя моё испуганное лицо, он начинал дико ржать. Гнилые зубы придавали особый шарм этому процессу.

– Да шучу я! – успокаивал он меня в секундах до сердечного приступа.

Отбывая наказание на малолетке, он поработил разум слабохарактерного паренька, присвоив его лично себе. Он учинял над ним всяческий сексуальный разврат в стенах заточения, завладев им целиком и полностью. Власть над обиженным была настолько сильная, что тот приполз к своему хозяину после освобождения и поселился у него на коврике в коридоре возле входной двери. Он выполнял по дому всю чёрную работу и ублажал пребывающего в амфетаминовом экстазе своего владельца. Однажды, застав врасплох их утехи, я ещё долго не мог прийти в себя. Мало того что Костыль постоянно создавал стрессовые ситуации для моей психики, думая, что закаляет её, в добавок к этому он интенсивно взялся воспитывать мой дух, заставляя с разгона наносить удары в голову лежащих на полу людей. Если ему казалось, что на него неправильно смотрят, он заламывал бедолаг, поднимая над асфальтом за волосы их головы, показывая, куда нужно бить. Воспитатель из него был ещё тот. Именно он даст мне первую сигарету и пустит первый паровоз травы.