– Так как насчет карточной игры?

– Хорошо. Что ты знаешь о покере?

– Я знаю, какая рука какую бьет. Во всяком случае, мне кажется, что знаю.

Келси положила в рот кусочек рыбы и зажмурилась от удовольствия.

– Эта рыба кладет ипподромные бутерброды на обе лопатки, – заметила она.

– Я передам повару, что ты так сказала. Так вот, о картах… Лет пять назад я участвовал в большой игре, в настоящем марафоне. Большие ставки, большой риск.

– Где-нибудь здесь?

– Не где-нибудь, а в этом самом доме. Который стоял на месте моего.

Келси прищурилась.

– Разве азартные игры в Виргинии не запрещены законом?

– Так позвони в полицию. Ты хочешь слушать или нет?

– Хочу. Итак, ты участвовал в большой незаконной игре в покер. Что было потом?

– Канингем попал в полосу неудач, и не только во время игры. Образно говоря, карта не шла ему вот уже несколько месяцев. Его лошади захромали и начали проигрывать. На протяжении целого года ни один из его жокеев не взял ни одного призового места. У Билла накопилась целая куча неоплаченных долгов, и тогда – как и многие люди, которым хронически не везет, – он вообразил, что маятник скоро качнется в обратную сторону и он сможет поправить свои дела, если сделает один, всего один удачный ход.

– И он сел играть.

– Совершенно верно. В то время у меня была доля в одной резвой кобыле, которая хорошо гонялась. И я… – Гейб улыбнулся дьявольской улыбкой. – Я собрал стрейт-флеш на бубнах. Мне всегда хотелось иметь такую ферму, как эта, и я сел за стол, думая, что если мне удастся не проиграть своей ставки сразу, то я смогу набрать достаточно, чтобы прикупить еще одну лошадку. Ты следишь за моей мыслью?

– Звучит вполне разумно. С извращенной точки зрения, конечно.

«Безрассудно, – подумала Келси. – Безрассудно и… восхитительно».

– В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.

– Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул-хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят – шестьдесят пять…

– Сотен? – нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.

– Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.

– А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, – едко заметила Келси.

– Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. – Гейб пошевелил плечами. – Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка – пять тысяч, никаких ограничений на повышение.

– Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?

– И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.

Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.

– Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?

– Он думал, что у него на руках выигрышная карта, и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.

Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависел проигрыш или победа.