– Конечно, праздную. Просто я не пью. Может быть, начнем со второго этажа?

Он снова проводил ее в прихожую и повел вверх по лестнице. Прежде чем они попали в покои хозяина, Келси насчитала четыре спальни.

Комнаты Гейба располагались на разных уровнях – спальня находилась на три ступеньки выше гостиной. Сложенный из камня камин был устроен так, чтобы обогревать изножье огромной – размером с небольшое озеро – кровати. Над изголовьем в потолке был сделан прозрачный люк, сквозь который можно было наблюдать луну и звезды.

Как и во всем доме, здесь властвовала эклектичная смесь классики и модерна. На чиппендейлском столике стояла бронзовая абстрактная скульптура, пол был застелен пестрым персидским ковром, а в самом центре высился журнальный столик со столешницей неправильной формы из отполированного тика. Вазы из мейсенского фарфора стояли на полке чуть ниже картин, написанных в современной, свободной манере.

Келси немедленно потянуло к картинам. Даже с противоположной стороны комнаты она узнала кисть, которой принадлежали и картины в доме Наоми, а приблизившись, разглядела в углу холста инициалы художника – Н. Ч.

«Столько экспрессии, столько внутренней энергии и страсти в этих неистовых мазках, в этом резком противопоставлении беспримесных, почти примитивных красок», – подумала она, а вслух заметила:

– Не слишком ли для спальни?

– Нет, – возразил Гейб. – Здесь им самое место.

– Эн-че… – пробормотала Келси, снова обратившись к инициалам в уголке холста. – Неужели это рисовала Наоми?

– Да. Разве ты не знала, что она рисует?

– Нет. Никто не удосужился мне сказать. Она очень талантлива. Во всяком случае, я знаю нескольких агентов, которые на коленях умоляли бы ее продать эти полотна.

– Наоми бы тебя за это не поблагодарила. То, что она рисует, – все это очень личное.

– Любое искусство – вещь глубоко личная, – ответила Келси, отворачиваясь от картины. – И давно она занимается живописью?

– Нет. Но ты лучше спроси об этом у нее самой. Она расскажет тебе все, что тебе захочется узнать.

– Всему свое время. – Обходя комнату, Келси сделала крошечный глоток из своего бокала. – Не знаю, на что был похож этот дом до того, как попал к тебе в руки, но думаю, вряд ли он мог бы потягаться с твоим теперешним… обиталищем.

Она почувствовала себя свободнее и повернулась к Гейбу.

– Должно быть, соседи пришли в ужас, когда увидели, что возводят у них под боком?

– Не без того. – Гейб ухмыльнулся, как показалось Келси, не без самодовольства. – В радиусе двух десятков миль все были шокированы.

– А ты наслаждался этим вовсю.

– И снова – прямо в точку. Какой смысл иметь хорошую или дурную репутацию, если не можешь ей соответствовать в делах и поступках?

– А какой репутацией пользуешься ты?

– Дурной, дорогая Келси, самой дурной. Спроси любого, и тебе скажут, что находиться наедине со мной в спальне означает сделать первый шаг к погибели.

– От первого шага до окончательной гибели довольно длинный путь.

– Не такой уж он и длинный.

Пожав плечами, Келси залпом допила все, что оставалось в ее бокале.

– Расскажи мне о карточной игре.

– За ужином. – Гейб протянул руку. – Я очень люблю интимную атмосферу ужина у камина. Для меня это еще один шаг к краю пропасти.

Заинтригованная, Келси оперлась о его протянутую руку.

– Ты пока ничем не подтвердил свою дурную репутацию.

– Все еще впереди.

Внизу он снова наполнил ее бокал. За время их отсутствия слуги, которых Келси не видела и не слышала с тех пор, как вошла в дом, успели поставить на столик две тарелки с серебряными крышками, зажечь свечи и включить негромкую музыку. Келси узнала Гершвина.