– Чему улыбаешься, красотка?

– Да так, своим мыслям.

– Каким? Расскажешь? Или покажешь? – подмигнул мне Сергей.

Я не узнавала его. Он был таким расслабленным, раскрепощенным. Игривым таким. И мне это нравилось. Это будоражило.

– Не поняла. Как это?

Он приблизился, потрепал пса по голове, и когда тот радостно завилял хвостом, Сергей выпрямился и прижался ко мне, прошептав в ухо:

– Ну, бывает, не можешь сказать словами, но можешь показать. У тебя так? Ты, наверное, думала о том, какой я клёвый, как тебе нравлюсь, и как было бы приятно меня целовать?

Завороженная его голосом, я широко распахнула глаза. Неужели это настолько очевидно? Я не раздумывала, что ответить. Мои губы сами по себе сложились в слово «да».

И тут он меня поцеловал.

Вернее, попытался. Прижался ко мне своими мягкими губами. Я была в таком шоке, что так и осталась стоять, как истукан. Ничего не делая. Не целуя его в ответ. Не дав ему ни малейшего знака, что мне это приятно, что мне этого хочется, что именно об этом я мечтала сутками напролет.

Он отстранился, усмехнулся мне в лицо:

– Так и знал, что ты еще не умеешь целоваться, малявка!

И зашагал к подъезду.

Я оправилась от шока, побежала следом:

– Я научусь, Сережа, я обещаю, я же люблю тебя!

Он притормозил:

– Любишь? Ты понятия не имеешь, что такое – любовь! Поди начиталась книжек и наслушалась подружек. Какая любовь может быть в 16 лет? Тебе же 16, Ира? Что ты знаешь о жизни?

– Что с тобой, Сережа? Почему ты так со мной разговариваешь?

– Как – так? – Потом вздохнул и добавил: – Не надо влюбляться в меня. Это пройдет. Не бывает любви один раз и на всю жизнь. Тем более в 16.

– Бывает, у меня – бывает, – прошептала я, размазывая слезы по лицу.

Он уже не услышал этих слов, скрывшись за дверью подъезда.

Где-то чирикали воробьи, где-то над крышей ворковали голуби, двери подъездов то и дело хлопали – люди спешили на работу, а я утирала слезы, шмыгала носом и думала, что если это – взрослая жизнь, то я такой не хочу.

Ни с Сережей, ни без него.

…После мама долго водила меня по психологам, неврологам и прочим врачам, которые с укором смотрели на следы моего неудачного самоубийства – мои порезы на запястьях, и вели со мной долгие беседы о том, что так делать нельзя.

А я только молчала в ответ…

Сергей. 18. Выпускной.

Выпускной был испорчен еще до его начала.

Отец с матерью зашли в мою спальню и сели на кровать в моей комнате. Мать сложила руки в замок и отвела взгляд. Отец нахмурил брови и дернул кадыком – видимо, готовился к разговору. Намечалось явно что-то серьезное. Они изрядно нервничали.

– Ну, говорите уже, что вы тянете кота за хвост! Что-то случилось?

– Нет, сынок, ничего такого особенного…

– У меня будет братик или сестренка? У нас кто-то умер? Кто-то из вас остался без работы? Ну, что? – нетерпеливо спросил я.

– Тут такое дело, сын, – начал отец и сделал паузу.

Ну, и где его так учили делать? В театральном? Вроде не заканчивал. Так же можно и удар получить, сердце остановится.

Я забарабанил пальцами по столу и сжал челюсти. Всегда ненавидел подобные моменты – отец не может начать с главного, потому что каждый раз решает, достаточно ли я взрослый и насколько со мной надо быть откровенным. Мать не начинает сама, потому что: а) отец главный и б) потому что ее захлестнут эмоции, и она начнет заламывать руки и всхлипывать. Такое бывало.

Отец уловил мой жест и выдал сразу:

– Короче, Серег, мы переезжаем.

– Как? Куда? Когда?

– В конце лета. В Москву.

– Этого лета? У меня же поступление!

– Сереженька, папе предложили работу там, и он согласился. Его переводят. Ну а мы, как истинная семья военного, следуем за ним.