Один? – поразился Роман Григорьевич. – А остальные где?

– Так ведь…

– Короче!

– Слушаюс-с! Захворали все! Простыли видать, али поветрие пошло! Ото всех посыльные были, что нездоровы и в ближайшие дни явиться никак не могут. Такие у нас дела, – городовой сочувственно развёл руками. – Один вы в строю остались, ваше высокоблагородие… – и предложил участливо. – Я вам булочку горяченькую из лавки принесу? Кипяточку согрею?

– Давай, – утомлённо согласился Роман Григорьевич, поправил ворот вицмундира, небрежно откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. – И народу вели, чтоб не шумели под дверью. Голова уже кругом идёт, – он страдальчески, на манер капризной барышни, сжал пальцами виски, хотя на самом деле голова его была в гораздо лучшем состоянии, чем он стремился представить.

Увы. Не суждено было господину Ивенскому в тот день ни булочки съесть, ни горячего испить. Растолкав могучими ручищами народ, в кабинет с воем ворвалась толстая всклокоченная баба.

– А-а-а! – голосила она истошно. – А-а-а! Убили! Уби-и-или-и-и! Ваша милость, убили! А-а-а!

– Цыц, женщина! – велел Роман Григорьевич строго. – Говори толком, где убили, кого?

– Вот я и говорю, ваша милость! – баба на удивление быстро успокоилась и, принялась тараторить едва ли не радостно. – Убили! Колдуна Понурова, того, что отсюдова в недалече, на Боровой живёт! Там у него и лавка при доме своя. А я, стало быть, в лавку к нему пошла, за отворотным зельем. Для дочки, стало быть. Потому как дочка моя единственная с таким, прости господи, обормотом связалась, что не знаю, как и разлучить их! Ну, соседка и надоумила: ты сходи, говорит, к колдуну Понурову, он хоть и дорого дерёт, сказывают, зато…

– КОРОЧЕ! Пошла ты к колдуну…

– Ага! Пошла я к колдуну. Захожу в лавку-то – нет его, хоть и отперто. Я звать – не откликается. Тогда я через заднюю дверь прямо в дом к нему проникнула, а там – батюшки! Лежит! Весь как есть неживой! Убитый! Ну, я подол подхватила, и скорее к вам! Потому как страшно до ужасти!

Роман Григорьевич нехотя поднялся с места. Уж он чуял, что придётся выходить на мороз. А так не хотелось!

– Да ты хорошо ли смотрела, женщина? Может, он просто уснул крепко, утомлённый колдовскими трудами, а ты вломилась без спросу? Или пьяный валяется?

Баба замахала руками.

– Какое там уснул, ваша милость, когда горло от уха до уха перерезано, и кровищи вокруг море разливанное – едва подол не замочила! Убитый, как есть убитый! Чем угодно поклянусь!

– Ну, пошли, поглядим, какой он убитый, – обречённо вздохнул Роман Григорьевич. – Далеко, ты говорила, до места?

– Квартал-другой, ваша милость! – услужливо подсказала баба.

– Дежурный! Вели лошадей подать! – ну, не желал он мёрзнуть пешком по казённой надобности.

– Так ведь эта! Докладываю! Возчик наш тоже захворал!

Что ж, одно к одному…

– А тут к вам ещё одно лицо, ваша милость! Просют принять по службе! С бумагой!

– Ах, некогда мне! Происшествие в городе!

Но тут из-за плеча дежурного раздался звонкий, почти мальчишеский голос.

– Ваша милость! Разрешите отрекомендоваться! Чиновник четырнадцатого класса, Удальцев Тит Ардалионович, прибыл к месту службы в должности младшего полицейского надзирателя!

Это был юноша лет восемнадцати, не больше. По-детски круглое лицо, весёлые глаза. Щёки раскраснелись на морозе, новенький плащ стоит колом, а ему все нипочём. «Ах, молодость, молодость!» – ностальгически вздохнул Роман Григорьевич с высоты своих двадцати трёх.

– Прибыл, стало быть? Ну, служи. Быстренько, собери письменные принадлежности и следуй за мной. Протокол будешь вести – на Боровой убийство.