В Стешкиной комнате я засунула лифчик в свою сумку с тетрадками и легла на Стешкину кровать, но уснуть так и не смогла. Сильно болело между ног и кровило. Пришлось немного ограбить Стешку, стащив у неё пару тряпочек.

Но все эти неудобства я приняла легко. Каждую секунду я вспоминала то, что было между нами. И думала, думала о нём, о Мите. Несколько раз за ночь я даже гасила порыв подняться и побежать к нему. Лечь рядом с ним тихонько. Прижаться крепко. Но что-то останавливало меня…

Потом, уже утром, когда проснулись Стешкины близняшки и засобирались в институт, я было тоже присоединилась к ним, но поняла, что нормально ходить я пока не могу. Стало чуть лучше, но всё равно меня всё время тянуло расставить ноги пошире.

Поэтому первый раз в жизни я прогуляла занятия. Собравшись, кое-как доплелась до дома, молясь, чтобы у матери сегодня не было выходного. Но мать была дома…

5. глава 4 б

Клавдия

Мать была дома. Она встретила меня в коридоре, уперев руки в бока.

- И где же ты была, Клавка? – обманчиво мягким голосом спросила мать.

- У Стешки ночевала…

- А чё ж не предупредила-то?

- Так вышло, мам…

- А титьками трясёшь как трясогузка жопой, это тоже так вышло?! Где лифчик твой?

- Нигде, мам…

- Нигдеее?! Так ты с матерью разговариваешь?! Где лифчик потеряла, я тебя спрашиваю?!

- Да у Стешки лифчик забыла!

- А почему домой-то пришла, у тебя ж занятия? Да почему без лифчика ты по улице шла, титьками трясла?! – голос матери метался и рвался, глаза перебегали с моей блузки, где мать безошибочно определила отсутствие лифчика, на моё лицо, словно мать хотела прочитать меня всю.

Я переступила ногами, и капля запоздалой крови стекла по внутренней стороне ноги.

- Так у тебя месячные, что ли? – с облегчением спросила мать. – Болит, доча? – Уже совсем другой голос у матери, виноватый немного. Ну да, это наше семейное, в эти дни сходить с ума от тянущей боли внизу живота.

- Болит, мам, - я двинулась было в комнату, радуясь, что гроза прошла и я наконец-то помоюсь, а потом полежу немного.

Я успела пройти всего два шага, как меня настиг отчаянный крик матери: «А ну-ка, стой! Клавка! Ты пошто ходишь так?! Клавка!»

Мать кричит и кричит, её лицо побагровело от крика. Она смотрит на меня отчаянно. Мать не может и не хочет поверить, что её дочь, её Клавка, стала гулящая. А я не могу больше слушать её слова, которые она вбивает, словно гвозди, в мою голову.

Я приседаю на корточки, обхватив колени руками и опустив голову, и старательно строю у себя в голове высокий-высокий забор, чтобы не слышать слов матери, которыми она пачкает всё то чудесное, что случилось со мною этой ночью.

- Клавка… А, может… А, может, тебя сильничали? – прорывается ко мне голос матери, в котором отчаяние перемежается с надеждой и с зарождающимся желанием отомстить неведомому насильнику.

Ведь если девушку сильничали, это тоже позор, но тут девушка невинная жертва, и это гораздо меньший позор, чем когда девушка по доброй воле спит с парнями до брака. В постель можно ложиться только с мужем и ни с кем другим, вот мораль, которую вдалбливают девочкам с ранних лет. А я переступила через эту мораль, переступила по доброй воле.

- Клавка! – раненой птицей бьётся голос матери. Мать ждёт мой ответ, словно приговор.

- Нет, мам. Никто меня не сильничал. И… И, может, я ещё и замуж выйду… - почему-то я и сама не верю в то, что говорю. Почему не верю? Ведь Митя так хотел меня. Он полюбил меня!

- Дурочка ты бестолковая, Клавка. Зачем же ему теперь-то на тебе жениться? Он уж получил своё, - тусклым голосом говорит мать, - да где ж ты нашла-то его? Мужиков-то толком нету… - мать больше не кричит, её лицо посерело, а натруженные руки обмякли и висят по бокам как две плети.