– А какого она рода? – спросила г-жа Юко.

Я видела, как тётушка покраснела:

– По матери эта девочка имеет аристократические корни и косвенно принадлежит Фуздивара.

– И кто же её отец?

– Землевладелец и одновременно государственный чиновник. Но, уверяю Вас, г-жа Юко, она всё впитала от матери и даже внешность.

– Дурные корни когда-нибудь дадут о себе знать, – изрекла владелица Школы.

– Оплата будет высокой. Перед смертью я дала слово сестре, её матери, что Оно-но получит хорошее образование. Не секрет, во всём Киото Ваша школа для девушек лучшая.

– Только лишь во всём Киото? – разочарованно спросила г-жа Юко.

– Ну, конечно же, я имею в виду всю Японию. Выпускницы Вашей Школы составляют цвет придворных и входят в свиту императрицы-матери. Я уверена, наш молодой император скоро женится, и тогда Оно-но могла бы быть в свите нашей Молодой Императрицы.

Г-жа Юко махнула рукой:

– Ну, это уж вряд ли. Император Ниммё вряд ли вообще женится. Уже были отвергнуты несколько предложений и даже попытка породниться с Китайским императором провалилась.

– Не переживайте, женитьба не за горами, а Оно-но – очень способный ребёнок.

Эти светские разговоры совсем не забавляли меня, я стояла возле выхода, потупив взгляд и ожидала решения владелицы Школы. Наконец, г-жа Юко улыбнулась, отодвинула от себя пустую чашку только что выпитого ею чая с маленькими сладкими пирожными.

– Хорошо, дорогая Акира. Я принимаю Вашу племянницу к себе, но помните о том, что отныне её положение станет зыбким. Если оплата за обучение перестанет поступать, я отдам её в гарем императора. Этим я хоть как-то компенсирую те затраты, которые будут потрачены на то, чтобы привести девочку в «должный вид».

С того дня потянулись унылые дни. Я очень скучала по отцу и сёстрам.

Мне выдали форму, и отныне я считалась ученицей Школы г-жи Юко, куда, оказывается, по слухам, которые мне удалось услышать, было трудно попасть. Со мной в комнате кроме меня жили ещё три девочки, принадлежавшие к знаменитым аристократическим родам; они вели себя очень высокомерно, и мне было неуютно, потому что все знали о том, что я – полукровка, и перешёптывались на мой счёт.

Разве будет уютно чувствовать себя человек, когда ему кажется, что негласно все перешёптывались о нём, наблюдали за каждым его шагом? Мне не хватало детских шалостей с Кимико и споров с Хакирой.

В первую же неделю моего пребывания в Школе я была наказана за то, что нарисовала цветок сакуры на уроке по грамматике, и мне надоело зубрить азы хироканы. Мои иероглифы получались кривыми, будто, это были больные люди. Переучиваться намного сложнее, чем впервые постигать науку письма. Оказалось, раньше я неправильно писала многие иероглифы.

Наказание заключалось в том, что целый день я должна была провести в тёмном чулане. Оказалось, в тот день, пока я пребывала в этом чулане, Школу посетила императорская семья, поэтому я вновь не смогла увидеть императора, хотя я об этом ничуть не жалела.

Мои мысли на этот раз были заняты другим. Я думала об Океане, на берега которого я часто бегала, чтобы услышать успокоительный плеск волн; о горе Фудзи, мелькающей белой шапкой вдалеке. Я думала о саде с опавшей сакурой, о молодом самурае, о заклинателе змей Шуджи. Мне хотелось снова побывать в этом саду, но у меня не было такой возможности. Я писала свои стихи на клочках бумаги, которые брала с собой; я уносилась вдаль за своими мыслями и мечтами.

…..Это всё сердце моё,

Что отплыть я решилась

В столь непрочной ладье.

Всякий день

Её заливают

Невольные горькие волны…..

…..Однажды мадам Су-дзуки увидела то, как я писала стихи, я совсем не заметила того, как она прошмыгнула в чулан, когда я пребывала там во время своего наказания (за малейшую провинность меня каждый раз садили в этот противный чулан, и в этом я даже стала находить свою прелесть). Во-первых, здесь я была предоставлена самой себе; во-вторых, я могла поразмышлять над своей жизнью, а в последнее время после смерти мамы мне редко это удавалось.