– Подожди меня на свету. Не ходи.

– Не могу. Вдруг там плохое, а я тебя оставлю, Тёмка…

Под ногами хрустнули подушечки и шарики – распотрошённый кем-то сухой готовый завтрак.

Артём достал из кармана фонарик. Голубовато-белый бледный луч ударил в хаотично тронутые жадными руками полки. Артём зашарил руками, поднял белую пыль, закашлялся: из прорвавшихся пакетов с хлопьями сыпалось. Варя положила в корзину сырный попкорн и несколько найденных целых пачек овсянки. Расположенный рядом консервный отдел поприветствовал их запустением. Вонь холодильников в данном случае не могла помешать: консервы в новом мире ценились. Осталась, однако, фасоль – и помятые банки дешёвой тушёной свинины, на которую и раньше не особенно претендовали покупатели. Артём взял лишь фасоль, но не всю. За консервами кто-то ещё ведь придёт. Честность решения вознаградилась: дальше лежали лапша и пюре, даже суп в высоких картонных стаканчиках, и Варя стала деловито выбирать, но внезапно остановилась. Замерла, повернув голову вбок.

– Артём!

Тот, вздрогнув, посветил фонариком.

Метка, растянувшаяся на стене, алела. Длинный был грубой мощью, но для подобного, несущего дух головоломки искусства оставался, без сомнения, туп. Метка вилась символом несуществующего языка: на этот раз красная, хотя встречались жёлтые, зелёные, пурпурные, чёрные и голубые. Её начертили недавно. Артём увидел потёки: стремящиеся вниз капли краски, как слёзы. Он медленно, заворожённо приблизился. Довольно высоко. Чертивший метку пользовался чем-то, чтобы встать. В дрожащем свете фонарика Артём поднял руку, чтобы коснуться потёка, а затем изучил оставшуюся на подушечках пальцев краску. Варя поправила сползшую на затылок панаму. Задумалась. Сумрачный, пронзённый миазмами порченого магазин помалкивал. Только Виталь, доедающий своих червей, чихнул раз вдали у входа – забавно и тонко, как кошка. Не с него же спрашивать за метку. А с кого? Артём поводил лучом света. Он понимал одно. Магазин – не дом. А дом – не магазин.

– Я, вероятно, немного ошиблась. С теорией той, засорившихся труб, – сказала наконец Варя.

Бульвар тянулся серо-белой брусчаткой. Подсвеченная солнцем зелень за оградой парка ярко горела салатовым. Неделю как прошедшая весна намела по обочинам дороги, лежащей справа, сор. Коричневые скрученные прошлогодние листья, шелуха майских отцветших деревьев, принесённые ветром бумажки, какие-то тряпки и ленточки. У уличного фонаря стоял спортивный розовый велосипед. Его заботливо пристегнули на тросик – чтобы никто не забрал. «Мы и не собирались», – сказал Артём, и Варя прыснула. Впереди с шумом вспорхнула огромная голубиная стая. Из-за железной кованой ограды донёсся одинокий лай. Зачем ловить и снова приручать коней, когда велосипеды есть…

– Тут часто гуляли влюбленные пары. Ты помнишь?

– Не так уж много времени прошло, чтобы забыть, как город жил… А? Почему ты спрашиваешь?

Варя пожала плечами. Артём смутился и фыркнул. Он забегал взглядом по пустынному бульвару и ограде, когда Варя продолжила. С грустью.

– Многие из них были совсем ещё молодыми. Студенты и студентки. По восемнадцать-девятнадцать лет. Я никого из них теперь не вижу. Кто так решил, придумал, что они – тоже взрослые? Что подлежали…

– Я не знаю, Варя.

– Мне иногда бывает страшно, Тёмка.

– А это знаю. Понимаю.

Варя нашла его пальцы и сильно сжала.

Маленький той-терьер сунул морду сквозь прутья ограды. Он наблюдал за людьми из тенистого пятачка, а на ошейнике покачивался медальон в виде сердца. Слабо заметный буквенный оттиск являл, наверное, кличку. С обратной стороны мог скрываться телефон хозяина или хозяйки. От жары пёс вывалил язык и дышал часто-часто. Его глаза-маслины ничего не выражали. Варя позвала той-терьера, но тот не верил больше никому: его человек предал пса.