– А когда?

– Ну, экскаватор я нанял на первое августа, потом заливается бетон, застывает, и надо подождать, пока бассейн наберется – в общем, в середине августа будешь плавать.

Я вскочила и обняла папу.

– А где мы его выкопаем? Неужели придется спиливать иву?

– Нет, с другой стороны, где ее цветы.

Мы посмотрели на маму. Было заметно, что у нее снова разыгрались нервы.

Папина улыбка растаяла.

– Кислая мина-то в связи с чем? – спросил он.

– Ни с чем, – ответила мать. – Жаль, что ты не обсудил со мной свои грандиозные планы.

– О, да не слушай ее, – сказала я.

Мама встала из-за стола и пошла к раковине. Папа с отвращением вздохнул.

– Если ты из-за денег, так на прошлой неделе я получил у старухи прибавку.

Некоторое время мы ждали реакции матери.

– За что это? – спросила она наконец.

– В воскресенье играли в гольф с владельцем сети баров при бассейнах. Он старый приятель Лу-Энн. Мы с ним поладили, и он предложил все сделать по себестоимости.

– Я не из-за денег.

– А из-за чего тогда? Из-за далий твоих чертовых? Боишься, что кому-то в этой семье будет весело?

Мать развернулась к нам и наставила дрожащий палец на окно над раковиной:

– Меньше всего мне хочется выглянуть однажды во двор и увидеть двухлетнего карапуза лицом вниз в бассейне!

Папин смех прозвучал грубо и зло. Он ответил раздельно, словно самой матери было два года:

– Забор же будет! Бассейн обнесут металлической сеткой.

– Дети перелезают через заборы, Тони.

– Двухлетний ребенок одолеет шестифутовую ограду?

Мать с силой терла тарелки, грохая их на сушку.

– Нетрудно догадаться, за что тебе дали этот бонус!

Папа быстро взглянул на меня и медленно отпил кофе со льдом.

– Это как понимать?

– Никак, – ответила мама.

– Нет, как? Объяснись.

Мать повернулась от раковины – мыльные брызги разлетелись с рук – и швырнула тарелку об пол.

– Ты правильно понял! Ты – старухина шлюха!

Папа велел мне выйти на улицу и поиграть.

– Сейчас же самая жара! – заныла я. – И москиты!

– Марш!

Я прошла через кухню, не чуя под собой ног.

В гараже я поковыряла одно из ржавых пятен на «Кадиллаке» – рак, как это называл папа. Наши соседи, мистер и миссис Дувиль, сидели на своей веранде, а на столе между ними горела свечка с цитронеллой.

Из нашего дома доносились звуки тумаков. Было слышно, как падают кухонные стулья.

– Может, это тебя развеселит, – приговаривал папа, – или это? А вот этого не нюхала? Если ты хоть раз еще…

Дувили задули свечку и пошли в дом.

– Обвиняй ее в чем угодно! Благодаря ей на этом столе хлеб с маслом! Осточертела твоя растреклятая депрессия!

Задняя дверь с грохотом открылась, и папа широкими шагами вышел в патио, держа что-то в горстях. За ним бежала мама.

– Тони, не надо! – умоляла она, хватая его за руки. – Прости меня! Пожалуйста, прости!

Отец подбросил в воздух что-то маленькое и трепещущее. На секунду Пети завис над моей матерью, но тут же перелетел через двор в крону плакучей ивы.

– Будь ты проклят! – закричала мать. – Будь ты проклят во веки веков!

Ее голос несся над всеми соседними дворами.

Я села на велосипед и помчалась, не разбирая дороги. Влажный воздух плотно прижимался к разгоревшимся щекам. Если бы навстречу попался ребенок, я могла его сбить. Я пронеслась мимо улицы Джанет, мимо указателя «Тритоп Эйкрс» – и выехала на Сто восемнадцатое шоссе. Стискивая резиновые накладки на руле, выдавливала из себя дрожь. Я ненавидела обоих родителей. Чем быстрее я ехала и, соответственно, больше рисковала, тем легче становилось на душе.

Домой я вернулась уже затемно.

У черного входа меня напугал папин голос без тела:

– Я уже хотел идти тебя искать!