Лаймово-зеленого волнистого попугайчика папа ей купил по совету невролога: врач сказал, она переключится и станет спокойнее. Сперва Пети маме не понравился – она жаловалась, что от птицы много мусора; но мало-помалу прониклась симпатией и вскоре уже любила попугая так, что это выходило за рамки здравого смысла. Она ему пела, разговаривала с ним, не запирала дверцу клетки, чтобы Пети мог свободно летать по дому, пока отец на работе. Мама таяла от счастья, когда Пети усаживался ей на плечо. Я ела ленч или рисовала за кухонным столом, посматривая, как мать наклоняет шею вправо или влево, поглаживая Пети подбородком. Она ужасно расстраивалась, когда мы всей семьей сидели в гостиной перед телевизором, а Пети оставался в кухне, в клетке, накрытой полотенцем.

– Господи, да посиди ты спокойно, – досадовал папа, когда мать в сотый раз поднималась и шла проведать Пети. Придя, она тяжело усаживалась на диван, с мокрыми глазами и какая-то отстраненная. Я терпеть не могла этого Пети и фантазировала, как попугай упорхнет в окно или влетит в работающий вентилятор, и тогда его чары развеются и власть над мамой закончится. Мое решение не целоваться было сознательным, принятым однажды вечером в кровати, специально чтобы ее задеть.

– Какая ты сегодня колючая, – сказала мама, когда я отвернулась от поцелуя на ночь.

– Целоваться с тобой я больше не буду, и точка, – сказала я. – Ты весь день целуешь своего попугая в грязный клюв.

– Неправда!

– Правда. Хочешь подхватить птичью инфекцию – пожалуйста, а я нет.

– Клюв у Пети чище, чем наши с тобой рты, Долорес, – прозвучал аргумент.

– Это просто смешно!

– В самом деле, я прочла об этом в книге о птицах.

– Не успеешь оглянуться, как у вас начнутся французские поцелуи.

– Не болтай пустого, какие еще французские поцелуи? Что ты об этом знаешь? Следи-ка за языком, девчонка!

– Я и слежу, – сказала я, зажала рот рукой и уткнулась в подушку.

О французских поцелуях мне рассказала Джанет, добровольно назначив себя моей наставницей, когда мы смотрели, как кот Самсон вылизывает свой эрегированный пенис на ковре в гостиной Нордов.

По телеку показывали «Любовь всей жизни». Миссис Норд была наверху – стрекотала швейная машинка, отчего изображение на экране дергали статические помехи. Джанет принесла на подносе два «Телстара».

– Боже мой, – сказала я.

– Что? – Джанет проследила за моим взглядом. Самсон непринужденно себя вылизывал. – Какие гадкие эти мальчишки, – засмеялась она, подавая мне бокал.

Мы обе засмотрелись на процесс.

– Может, вам его к ветеринару?

– Зачем? Он просто хочет, чтобы его пися затвердела.

– Что?!

Джанет снова засмеялась и сделала большой глоток.

– Можно личный вопрос? – спросила она.

– Какой?

– Ты сколько знаешь?

– Достаточно, – ответила я, не будучи уверенной, о чем речь, но почувствовав, к чему идет разговор.

– Не вообще, а о сексе?

– Ты книжку, что ли, пишешь? Оставь в этой главе загадку.

– Ну и ладно, – надулась Джанет. – Спросить уже нельзя.

Мы уставились в телевизор. Ванесса Стерлинг спорила с приемной дочерью Барбарой, которая тайно носила ребенка Тони Вентоса. Я быстро глянула на Самсона, который по-прежнему тщательно вылизывался.

– Я просто подумала, – сказала Джанет, не отводя взгляда от экрана. – Если у тебя есть вопросы, я, наверное, смогу ответить.

– Вопросов нет, – возразила я.

– Ладно, как скажешь.

После рекламы Барбара с Тони сидели в парке с искусственным пейзажем. Они не знали, что делать с ребенком, но о свадьбе и речи быть не могло. Тони был всего лишь механиком, сыном горничной семьи Барбары.

– Тебе Тони нравится? – спросила Джанет.