Лена Котова тоже проявляла какой-то интерес, однако я никогда ничего у нее не спрашивал и ею совершенно не интересовался, хотя, на самом деле, внутри все содрогалось от страсти. Похоже, я боялся своих собственных чувств и не знал, как с ними быть. К такому взрослению я был совершенно не готов, и никто мне не подсказывал, а сам я спрашивать стеснялся. Родители и учителя, кажется, вообще не догадывались, что со мной происходит. Мне нужна была помощь, и в то же время я ее чурался, желая найти решение самостоятельно.

Каждый день в школе был настоящим блаженством, потому что я видел Лену, и это была настоящая жизнь! А учеба особого интереса не вызывала, потому что, как я говорил, в ней не было главного – игры.

Официоз и строгость вызывали неприятие, которое безоговорочно подавлялось словом «надо», в то же время подкреплялось увещеваниями, больше похожими на запугивание, – кто не будет учиться, пойдет в специальную школу, а там даже пикнуть не дадут, и так далее. Не помню, чтобы кто-то из учителей в тот период искренне спросил кого-то из нас, кем он хочет быть, чем хотел бы заняться, к чему лежит душа, и внимательно выслушал ответ. Учителя постоянно куда-то спешили.

Дома я увлеченно рисовал, а на уроках рисования неизменно получал четверки и даже тройки, что чрезвычайно удивляло отца. Он был свидетелем, как я с раннего детства мог сидеть вечерами напролет и увлеченно рисовать какие-нибудь воображаемые баталии цветными карандашами или просто шариковой ручкой.

Во втором классе я стал писать стихи и рассказы, в четвертом классе написал свою первую повесть «Сын партизана», однако уроки литературы не вызывали никакого интереса, а написание сочинений на заданную тему превращалось в пытку. Вот почему единственным солнечным лучиком в довольно серых школьных буднях была Она – Лена Котова. А после четвертого класса мой папа поступил в академию, и мы всей семьей уехали в Москву.

Последним уроком в том памятному учебном году был урок физкультуры, он проходил на свежем воздухе в школьном дворе, покрытом асфальтом. Учителями физкультуры у нас в школе в то время были исключительно мужчины, они постоянно менялись, я запомнил лишь одного, который серьезно прививал нам навыки спортивной гимнастики. Он выделил меня из всех, – я четко и вдохновенно делал упражнения на брусьях, – и предложил прийти во Дворец спорта, там как раз набирали в секцию способных десятилетних мальчиков. Я отказался, поскольку гимнастика показалась мне скучной, – гораздо увлекательнее был баскетбол, а еще интереснее было играть с пацанами во дворе.

К концу четвертого класса тот учитель ушел, на смену пришел другой, ему, кажется, все было до лампочки, и он явно имел какие-то свои интересы. Помню, на одном из вечеров, который устроил директор школы по какому-то случаю, я видел, как он в своем физкультурном костюме, сквозь который рельефно проступало его тугое мужское тело, настойчиво приставал в школьном тамбуре к нашей учительнице русского языка и литературы. Он властно тискал ей запретные места, топорща юбку и расстегивая кофту. Меня поразили вовсе не тайна сексуальных отношений и не тот напор, с каким он посягал на сокровенные места на теле женщины. В том возрасте у мальчиков совсем другое мироощущение, им интересно играть в войну, а приставать к девочкам противно.

Я буквально изумился тому, что наша холодная как лед и вечно недовольная бледная и сухая учительница русского языка и литературы разрумянилась, похорошела и стала похожа на живую и довольно очаровательную женщину. Она пыталась вырваться, а на самом деле таяла в его горячих мускулистых руках как Снегурочка в объятиях жаркого арабского джинна.