Я была настолько потрясена таким поворотом дела, что стала очень горько и многослезно плакать, просто рыдать. Я ревела просто безутешно, слезы лились и лились ручьем. Мама стала раздражаться и прикрикивать на меня, что нечего тут истерики устраивать, что никто еще не умер, чтобы так рыдать. Но я не могла успокоиться, а просто выла отчаянно. Батюшка, видя мое такое искреннее огорчение, оценил обстановку, понял, что для меня мамины слова были полной неожиданностью, и стал понемногу переходить на мою сторону. Он спросил у мамы, а что же они собираются со мной делать дома: замуж хотят выдать или как? Мама с пафосом воскликнула: «Что значит “замуж выдавать”? Она взрослый свободный человек, сама решит, что ей делать!» Батюшка тогда и говорит: «Вот именно. Она взрослый и свободный человек и сделала свой выбор. Имеет же она на это право. А отца если вызовут, так и говорите, что ей же не пять лет, за ручку сейчас уже не уведешь куда захочешь, она взрослая и сама решает, где ей жить и чем заниматься».

И так я осталась в Эстонии. Там было много батюшкиных чад, которые жили общинками, наподобие монастыря. Это были такие неофициальные монашеские учреждения, где сестры были не пострижены, но вели образ жизни монастырский. Все они где-то работали, в основном в больнице медсестрами, санитарками. Ходили в храм или в монастырский, или в храм города Йыхви[20]. А дома у них было общее хозяйство, общий стол, общая молитва. Вся работа распределялась, как в монастыре, начальствующей сестрой. Старшей над всеми была Нина Комарова (ныне покойная игумения София). В дальнейшем все эти сестры приняли монашеское пострижение и разошлись по разным монастырям.

Меня очень заинтересовал и увлек их образ жизни. Это было здорово, это было то, к чему я, сама не понимая, стремилась всю жизнь, но никогда не додумалась бы до этого без воздействия извне. Я ходила к сестрам в гости, мне все в их быте нравилось чрезвычайно. Особенно то, что они имели очень много интересных книг. Там я впервые прочитала Дивеевскую летопись. Эти общинки и Пюхтица – такое сочетание было для меня просто потрясающе!

Но на приходе что-то опять у меня стало не клеиться, началось какое-то смущение. Я стала вздыхать и говорить, что устала от всего. На это один из моих певчих сказал мне: «Не говори никогда, что устала, а то быстро отправят отдыхать». В дальнейшей своей жизни я очень хорошо помнила эти слова и больше никогда не жаловалась на усталость. Конечно, дело не дошло до того, чтобы меня отправили куда-то. Меня саму изнутри стали раздирать помыслы неудовлетворенности своим положением. Я сначала написала батюшке, что хочу жить у Нины, как все девушки. Не дождавшись ответа, сдружилась с одной гостьей из Москвы, которая стала меня настраивать против моего окружения и той обстановки, в которой жила. И мне уже стало казаться ненормальным то, что очень нравилось вначале.

Но, к своему счастью, эту тяготу свою я додумалась все же донести до батюшки. Когда я приехала к нему, он мне сразу сказал, что если хочу, могу переселиться к Нине. Это даже очень хорошо будет. Но я стала нести какую-то ахинею, что уже и у Нины не хочу. И батюшка тогда мне говорит: «А в Ташкент хочешь?» Я спрашиваю: «А там же тоже есть сестры, как у Нины?» Батюшка отвечает: «Да не совсем так, как у Нины, но там есть А., она хорошая монахиня». Мне это так понравилось, что меня вдруг к монахине посылают! Согласилась без раздумий. Я не имела при себе никаких вещей, в руках у меня был только небольшой пластиковый пакет. Жила тогда без проблем, была очень легкой на подъем. Батюшка даже дал мне денег на дорогу. И сказал, что из-за того, что родители мои были против, так ничего у меня и не получилось в Эстонии. А перед поездкой в Узбекистан велел мне зайти в Троицкий храм, приложиться с усердной молитвой к Преподобному, попросить у Преподобного благословения и содействия в том, чтобы и родители отпустили меня с легкой душой. Пока никому из земных ничего не говорить, а после молитвы у Преподобного бежать в аэропорт и постараться улететь.