Закрываю глаза. Последнее воспоминание: я дома, смотрю сериал. Слышу какой-то шум, захожу в кухню, а там чужие люди. Только чёрные фигуры без лиц, и на полу что-то красное... Здесь картинка обрывается, серое пятно, словно кто-то стёр ластиком рисунок.

И следующий кадр – люди в больничной палате.

«Думай, Лиза, думай!» – приказываю себе, но память не хочет мне помогать. Одно понимаю, раз мама прилетела так срочно, значит, случилось что-то действительно серьезное.

Осторожно встаю, держась за спинку кровати. Получается. Делаю шаг, другой. Зеркало. Поворачиваюсь к нему лицом и вздрагиваю. На меня смотрит изможденная тетка с лохматыми волосами. Она стоит, шатаясь, и вглядывается в меня полубезумными глазами.

Это я? Опять провожу руками по животу. Мама сказала, что я в роддоме, повязка в низу живота, значит, делали кесарево сечение. Где мой малыш?

Слёзы наворачиваются на глаза. Не даю себе впасть в панику, сдерживаю крик, рвущийся из горла, дышу глубоко и иду к двери. Тихо открываю ее: перед глазами полутемный коридор. Свет горит только над столом медсестры. Ее не видно. Спросить, где находится отделение новорожденных, не у кого. То, что именно там мой сынок, не сомневаюсь. Срок слишком маленький, чтобы ребенок был с мамой. Наверняка на выхаживании.

Смотрю на маму. Не хочется будить, она устала и перенервничала. Тихо ступая босыми ногами, опираясь на стену, иду по коридору к выходу, виднеющемуся в самом конце. Почему здесь так тихо? У других женщин должны быть в палатах дети. Неужели все крепко спят?

 Беспрепятственно попадаю в холл к лифту. Ни звука. Замираю и прислушиваюсь. Малыши должны быть на этом же этаже. Надеюсь. Но роддом спит. Не слышится ни плача, ни разговоров. Тишина.

Поднимаю глаза: над дверью табличка: «Вип-отделение». Все понятно. Там, где лежат избранные, шуметь никто не будет.

Оглядываю холл. Дальше куда? И тут же напротив вижу новую дверь и надпись: «Отделение новорожденных». Нашла. От облегчения хочется плакать. Открываю дверь и попадаю в большое помещение, разделенное на две зоны. Вдоль длинного коридора – стеклянная стена, а за ней палата, уставленная кроватками. Здесь слышится детский писк. За кроватками – комната медиков. В открытую дверь льется свет, я слышу чьи-то шаги, звон инструментов.

– Я только посмотрю, – шепчу извинения и захожу в палату

Делаю шаг к крайней кроватке, читаю прикрепленную бирку, своей фамилии не нахожу. Малыш вдруг открывает ротик и начинает плакать.

– Тише, маленький, тише, – шепчу ему и глажу животик.

– Женщина, что вы здесь делаете? – слышу сзади крик. – Отойдите немедленно от ребёнка!

– Простите, – бормочу растерянно. – Я хочу увидеть своего сына.

Медсестра сморит на меня как на умалишенную. Наверное, я кажусь ей вздорной бабой, не доверяющей своё чадо медицине.

– Женщина, сейчас ночь. Вернитесь в палату. И вообще, кто вас выпустил из отделения? – она берет меня за локоть.

Я выдергиваю руку и отступаю. Спиной упираюсь в детскую кроватку и испуганно отпрыгиваю.

– Ну, дайте только одним глазком посмотреть. Что вам стоит?

Слезно прошу женщину, но она непреклонна. Теснит меня к двери, а лицо такое злое, словно я наступила на ее больную мозоль.

– Уходите! Иначе я вызову охрану.

– Нет, нет! Пожалуйста!

– Заберите ее! – говорит кому-то за моей спиной медсестра.

Я оборачиваюсь: в комнату врываются люди в одежде секьюрити. Они хотят вывести меня, но я упираюсь изо всех сил пятками в пол и умоляю:

– Пожалуйста... пожалуйста...

Голова кружится, силы на исходе, вот-вот отключусь.

– Отпустите ее! – резко говорит кто-то.

Не вижу лица, мутное пятно, хотя голос кажется знакомым. Внезапно давление на руки исчезает, я теряю опору и начинаю падать. Кто-то подхватывает меня, чувствую только, как отрываюсь о пола и парю в воздухе. Мужчина прижимает меня в крепкой груди. Какое знакомое и приятное ощущение защищенности. Так бы и осталась в этих сильных руках навсегда.