– Я иду тебе навстречу по траве звенящей, подарю тебе я вечер самый настоящий, – тихий голос Оли стелился над умолкнувшим озером. – Чтобы звезды в нем сверкали и глаза искрились, чтобы мы с тобой мечтали, а мечты все сбылись.

Словно вылитое из серебра, тело Оли плавно переливалось в танце, а рядом с ней на глади озера подрагивала лунная дорожка. Оля медленно кружилась, не сводя глаз с луны. Танцевали и ее руки, протянутые к луне.

И тут тугая сладкая волна мягкой кувалдой, вышибая дух, ударила меня в низ живота. Это был не серебристый купальник. Это была она сама. Она кружилась, а я, замерев, смотрел на то, что не мечтал увидеть даже в самых смелых мечтах. На танцующие и сияющие в лунном свете нежные комочки грудей, на одуряющую белизну ее обнаженного животика. Ниже смотреть я не решался, а когда оборвалась песня – стало и поздно.

– Пора в путь-дорогу, – Оля, присев, запела другую песню и стала полоскать в воде купальник, до этого лежавший у ее ног. Я понял, что еще мгновение – Оля встанет и увидит меня. Я резко вскочил и, прячась за кустами, быстро побежал к месту, где меня оставила Оля.

На обратном пути Оля была тиха и задумчива. Она не взяла меня за руку, а сам я на это так и не решился. Оля зябко поеживалась, но от моей робкой попытки обнять ее за плечи уклонилась.

У самой палатки она наклонилась ко мне и тихо прошептала мне на ухо:

– Пашка, ты настоящий друг. Спасибо тебе, – и поцеловала меня в щеку.

Когда я робко попытался ответить на ее поцелуй, она увернулась и пропала в глубине палатки.

Следующей ночью, уже дома, Оля мне приснилась. Она опять танцевала обнаженная под луной, а я во все глаза разглядывал ее теперь уже всю. Когда же Оля затанцевала в моих объятиях, игриво прикасаясь ко мне, то бедрами, то животом, то острыми кончиками грудей – пронзительно-сладкая судорога вырвала меня из сна. Я сидел на кровати, вздрагивая всем телом, судорожно вцепившись в скомканую и промокшую простыню.

Несмотря на все запреты и предосторожности мамы, в девятом классе Оля влюбилась. В десятиклассника Женьку, старшего брата Сереги. Выбору Оли я не удивился. За красавчиком Женькой бегали все девочки его класса. Оля и Жека часто ходили в кино, а потом гуляли по аллеям парка, держась за руки и прислушиваясь к бою часов на ратуше. Я тоже стал часто ходить в кино. Один. Я выбирал самый последний ряд. Когда в зале было много народа, они сидели, слегка касаясь плечами, примерно глядя на экран. Если же фильм был неинтересный, народу было мало, и места за ними пустовали, то в самые темные моменты они украдкой поворачивались друг к дружке и целовались. Когда их губы соприкасались, на душе у меня становилось муторно и больно, а живот начинал противно ныть. Но, как наркоман, я продолжал караулить их у кинотеатра и, выследив, тащился за ними вслед. На следующий день, разговаривая с ней о разных школьных мелочах, я украдкой вглядывался в ее лицо, выискивая следы этих поцелуев. И находил их. В переливах смеха, в обертонах интонаций, в улыбках и в ямочках на ее щеках. Каждая такая находка раскаленным гвоздем впивалась мне в живот. Впрочем, ее обаяние быстро смывало эту боль, и я купался в звенящей радости ее смеха, летящей мелодичности ее голоса, в сиянии ее глаз. Такой коктейль боли и удовольствия стал тогда привычным состоянием моей души.

Однажды в девятом классе у них произошла ссора, и Оля позвала меня в кино. Всю дорогу до кинотеатра я отнекивался. Она же весело тянула меня за руку, убеждая, что может даже сесть в той части кинотеатра, где садятся мальчишки. И даже, может быть, разрешит мне проводить ее после кино домой. Сеанс уже начался, у кинотеатра уже никого не было, и лишь у входа торчала одинокая фигура. Это был Женька. Увидев нас, он затушил сигарету и помахал Оле рукой. Оля виновато обернулась ко мне: